Жизнь в колхозе. Ученье - свет... Школа. Смена мест жительства.
Великая Отечественная война. Все для фронта, все для победы.
На пороге самостоятельной жизни.
В Троицке (Шиловке) образовался колхоз на базе раскулаченных хозяйств и обобществления сельхозинвентаря и некоторых категорий скота, в основном лошадей. Коров ( по одной ) и овец оставили в частном владении. В колхоз вступило порядка 90% жителей, остальные продолжали вести свое хозяйство самостоятельно, то есть стали (по новой терминологии) единоличниками. Среди них был и брат отца - Мина Иванович. По характеру он был чистейший прагматик. Глубоко верующий, он был замкнут в кругу своей личности и семьи, а поэтому он являлся ярым противником вступления в колхоз. Его можно понять, хотя оправдать его упрямство в последующей жизни, сложно. Представим себе молодую семью, в которой супруги после тяжелого детства и молодости, наконец, обрели самостоятельность. Благополучие их жизни зависело только от них. Но оказалось не только от них.
Предпосылки к хорошей трудовой жизни у них были: после женитьбы, как уже отмечалось, им построили капитальный пятистенный дом, правда, не покрыли крышу тесом, а временно сделали ее из дерна; сделаны были и необходимые хозяйственные постройки; выделили им при отделении пару лошадей, корову. несколько овец и др. Появилось два сына и сами были полны сил и здоровья, была жажда работать для себя. И вот только они начали жить и трудиться самостоятельно, как пришла коллективизация.
Мина Иванович категорически отказался вступать в колхоз. Но механизм избавления деревни от единоличников был очень жестким. Хозяйства таких, как он, обложили налогом, который был таковым, что как бы единоличник не трудился, выплатить его никогда бы не смог. За неуплату налога у него вначале конфисковали хозяйственные постройки и сельхозинвентарь, затем лошадей, овец, коров.... Одним словом через 3-4 года у него остался один дом, а в нем он с женой Улитой и с четырьмя детьми. Естественно отобрали и землю, в том числе и приусадебный участок, который так и пустовал, так как никому был не нужен.
Всё это, конечно, было не законно и скорее являлось самодеятельностью местных властей. Но, где можно было найти справедливость? Как говорится: “До бога высоко, до царя далеко”. Жить стали бедно, но в колхоз он так и не вступил, а подрабатывал на пропитание сапожным делом, в чем показал себя большим мастером. Остальные единоличники деревни разъехались по разным направлениям.
Жизнь в колхозе началась напряженно. Необходимо было организоваться, определиться с направлением дальнейшего развития и, конечно, работать. На первых порах колхозники работали очень активно, с таким же напряжением, как и в своих бывших хозяйствах. Установленные нормы выработки многими перекрывались. Так, Александра Варламовна на жатве при норме вязать 600 снопов в день, вязала более 1200, обгоняя всех как по скорости, так и по качеству. Зная ее характер, по другому она и не могла трудиться: только в полную силу. Помню домой она добиралась уже затемно и страшно усталая. Тяжело опускалась на лавку и казалось, что ей не только трудно было пошевелить рукой или ногой, слово вымолвить было невмоготу. Чувствуя ее состояние, желание помочь ей и бессилие это сделать, разрывали мое детское сердце.
Но на этом ее рабочий день не заканчивался. Необходимо еще многое сделать по дому и своему хозяйству: подоить корову, покормить и обиходить всю живность, накормить семью, сделать и другую работу, которой у каждой женщины в доме невпроворот. Утром с рассветом снова подоить корову, отогнать ее и овец в стадо, накормить свиней, кур, приготовить еду для семьи, а с восходом солнца - на работу . И так каждый день без выходных и отдыха.
Прошло много лет и, оценивая события тех лет, невольно задаешь вопрос: сколько может выдержать колхозница, если она будет трудиться в таких условиях? Ответ у нас сейчас на виду: колхозники в основном трудились безразлично, напрягаясь только там и тогда, когда видится результат и определенная личная выгода.
Сейчас в колхозах и совхозах существует достаточно рациональное распределение труда и обоснованная его оплата. В 30-40 годы каждый колхозник выполнял, как правило, ту работу, которую определял бригадир, на основании плановых или внезапно возникших задач. Обычно бригадир рано утром объезжал верхом на лошади колхозников своей бригады и объявлял кому, и на какую работу идти и торопил быстрее выходить из дома.
Производительность от такой организации труда была невысокой, правда низкой была и оплата этой работы.
Норма работы оценивалась такой единицей измерения, как “трудодень”. Была определенная шкала работ и их расценок выполненной работы через “трудодень”. Если говорить в целом о такой оценки труда, то она была довольно субъективной, и все зависело от бригадира, учетчика или звеньевого, если таковой имелся. Заработать один “трудодень” дело было не простое и не каждому по силе, исключение составляли тяжелые работы и труд специалистов, например, механизаторов. Когда мы мальчишки работали в колхозе во время каникул, нам обычно более 0,2 трудодня не записывали, хотя трудились мы как и взрослые от “ темна и до темна”, правда, работа была полегче.
Оплата по “трудодням” велась в основном в конце года путем натурального расчета, например, по 0,75 гр. пшеницы на “трудодень”. В урожайные годы нормы выплаты возрастали. Однако, если председатель колхоза был “активным” и слепо выполнял призывы районного руководства о дополнительной сдаче (сверх плана) урожая в “закрома Родины”, то, естественно, оплата на ”трудодень” в этом случае снижалась. Положительным явлением жизни в российской деревне была проводимая руководством страны политика по ликвидации неграмотности, ведь около 80% сельского населения не умело ни читать, ни писать. С началом стабилизации обстановки в стране после Гражданской войны повсеместно стали создаваться курсы по ликвидации неграмотности - ликбезы. Были такие курсы и в Троицке и надо признать их высокую эффективность: за какие-то 1-2 года все жители деревни научились читать и писать, правда примитивно, но это было так. Например, Александра Варламовна после этих курсов могла свободно читать печатные тексты и писать печатными буквами.
С организацией колхоза отца назначили полеводом. Это вроде бы нынешнего колхозного агронома. Такой работой он был удовлетворен. Но, когда ему предложили поехать учиться на годичные курсы ветеринарных фельдшеров, организованные в Краснотуранске, он с большим удовольствием поехал учиться.
Не знаю, какая была методика обучения и какой был состав преподавателей, но знания им дали, достаточно прочные и глубокие в пределах среднего ветеринарного образования. Но главное - им привили любовь к своей профессии. Может этому способствовало и то, что все обучаемые были сельскими жителями и пришли учиться, как говорится, “от сохи”, и вся их жизнь была связана с домашними животными.
Отец свою работу боготворил и отдавал ей все, что можно, даже в ущерб семьи и ее благополучию. Сколько я помню он ни разу не отказывался, если его просили оказать ветеринарную помощь, будь то день или ночь, непогода или летний зной, свое село или соседнее, куда надо невесть на чем добираться. Вот такой своеобразный доктор Айболит. Профессионалом в своем деле, я считаю, он был первоклассным. Его диагноз болезни животного, как правило, был точным. Помню неоднократные случаи, когда требовалось определить возраст животного, особенно лошади, иногда это было на спор. Отец всегда с точностью до одного года определял возраст, стоило ему лишь посмотреть на ее зубы.
Учеба на курсах ветфельдшеров совпала с временем поступления в 5-й класс моей старшей сестры Екатерины. Дело в том, что в Шиловке была начальная школа, а средняя находилась только в районном центре, в Краснотуранске, поэтому для продолжения учебы в 5-м классе необходимо было ехать только туда, другого варианта не было. Краснотуранск располагался от нашей деревни в 25 км., если ехать кратчайшим путем по горной местности с преодолением двух урочищ и лесного массива. Более легким был путь через соседнее село Моисеевку, но он был длиннее на 5 км. Естественно, о ежедневных поездках в Краснотуранскую школу, живя дома, не могло быть и речи.
Родственников и близких знакомых в Краснотуранске, у которых можно было бы определить 12-летнюю девочку на житье, не было. Что значило для родителей отправить, вернее вытолкнуть в самостоятельную жизнь ребенка в таком возрасте? Ведь она должна жить на квартире незнакомых людей, самостоятельно питаться, в том числе и готовить пищу, стирать, готовить уроки, одним словом - быть самостоятельной. Возможности часто ездить домой не было - только на каникулы, а иногда и на праздники. Поэтому учеба отца упрощала обстановку. Катя первый год учебы жила с ним, что в какой-то мере помогло ей освоиться в новых условиях.
После окончания курсов отца направили работать в ветеринарную лечебницу в село Моисеевка, что в 5 км от Троицка. Официально лечебницу называли ветеринарный участок или просто “ветучасток”, так как она обслуживала группу населенных пунктов, входящих в Моисеевский сельсовет, в том числе и родную Шиловку. Состав ветучастка был небольшим: зоотехник, он же заведующий, ветфельдшер и санитар. Располагался участок на достаточно большой огороженной территории, на которой был жилой дом, здание (дом) лечебницы и различные хозяйственные постройки.
Первый год отец жил один изредка приезжая домой, но летом стал ездить чаще, так как купил на первые фельдшерские деньги велосипед. Велосипед в наших краях в то время был большой редкостью, и жители смотрели на него примерно также, как мы сейчас рассматриваем престижный автомобиль. Осваивал он велосипед с определенным трудом и преодолевать среднепересеченную местность, как мне казалось, ему было сложно. Так однажды он пришел домой весь в ссадинах и синяках, неся на себе велосипед с искореженными колесами. Оказалось, съезжая с одной из многочисленных горок он вместо торможения, крутанул педали вперед, добавив скорости, в результате пришлось с ходу падать на обочину, в противном случае внизу он мог вообще разбиться. Но привязанность к велосипеду сохранилась у него до самого преклонного возраста. В 80 лет, живя в Абакане, он ездил по своим делам только на велосипеде.
Осенью 1937 г. родители решили переехать на постоянное жительство в с. Моисеевку, к месту работы отца. Для жилья они поделили с зоотехником Борисовым комнаты жилого дома пополам. В проходной, но большей по размерам комнате с русской печью, поселились мы, а в другой - Борисов с женой, двумя малолетними девочками и 15 летним братом. Несмотря на такую скученность и неудобства: проходная комната, печь, которой пользовались обе семьи на равных условиях, мы жили исключительно дружно, с большим взаимным уважением. В этом я вижу большую заслугу мамы Александры Варламовны и, особенно, соседки Валентины Николаевной - женщине интеллигентной и доброжелательной. Если моей маме, выросшей и жившей в тяжелых условиях, такой быт был вполне преодолим, то для нее - женщины городской и всей их семьи в целом, это было большим неудобством и жизненным испытанием.
Сам Борисов и его юный брат - жители Ленинграда. Младший - воспитывался в детском доме, пока старший не закончил учебу и не забрал его к себе. Валентина Николаевна - из Новосибирска. Как они попали в наши края, я не знаю, скорее всего по распределению, по окончании учебного заведения. К сожалению, жизнь этой доброй и дружной семьи была омрачена гибелью в войну на фронте главы семейства. Валентина Николаевна вместе с дочками уехала с началом войны к родителям в Новосибирск и долго еще писала матери теплые и задушевные письма, хотя ответы получала редко, так как Александра Варламовна писать не умела, а я писал письма под ее диктовку с большой неохотой.
Полная занятость родителей работой и своим хозяйством не позволяла им уделять достаточного внимания детям. Если говорить в общем, то мы были предоставлены сами себе. С организацией колхоза в деревне были созданы детские ясли и колхозники, у которых не было пожилых родителей, как правило отводили своих детей туда. Это продолжалось до 3-4-х летнего возраста ребенка. После этого дети находились дома. Вот и я после “окончания” яслей с утра до позднего вечера находился возле дома или в подворьях Мины Ивановича и Николая Ивановича в компании двоюродных братьев и сестер (Петра, Валентины, Владимира, Сергея), а также соседских ребят - сверстников. Если дома были Катя и Григорий, то я естественно был в их компаниях и под их относительным присмотром.
Григорий был старше меня на 5 лет, поэтому мне трудно было находиться в их окружении и им я доставлял массу неудобств, тем не менее он таскал меня с собой очень часто (наверное это был наказ родителей). Запомнились походы за “пучками” (“пучки” - молодые еще не отвердевшие побеги борщевника), которые мы чистили, как бананы, и с большим удовольствием ели. Для нас эта зелень казалась очень вкусной, и поэтому такие походы в начале лета были частыми. Вкус в этом возрасте определялся, по-видимому, и потребностями детского организма в витаминах, которых к этому времени явно не хватало. Ранней весной, после схода снега ходили за саранками, клубни которых нам казались вкусными, а также за цветами - лютиками .....
Наше воспитание шло не только через непосредственное восприятие окружающего мира, но и, конечно же, на примере и подражании взрослым, и, прежде всего, родителям. Иногда подражание принимало не желательные последствия. Так, насмотревшись, как отец осматривает и лечит животных, я почувствовал, что могу заниматься этим делом, не хуже его.
Свой “профессионализм” я однажды решил продемонстрировать приятелю Якову Шевченко на лошади, которая мирно паслась недалеко от их дома. Подойдя к лошади сзади, я взялся за хвост и хотел его поднять, чтобы показать, что находится под ним. Реакция лошади была мгновенной - очнулся я через несколько часов дома в постели. Состояние матери, когда меня принесли домой, можно лишь представить. Правда, была у меня и радость: на следующий день она не ходила на работу. Результат “осмотра” лошади, по оценке родителей, мог быть и хуже, попади она в голову не голенью, когда лягнула, а копытом.
Второй случай, когда смерть прошла рядом, также хорошо запомнился на всю жизнь. Примерно в 1936 году в деревне впервые появился трактор, который никто еще не видел, хотя о них уже были наслышаны. Трактор, с большими задними колесами и прицепленным плугом катил вечером с одного конца улицы на другой. Все высыпали из домов, чтобы увидеть эту диковину. Ребятня на ходу пыталась забраться на плуг, чтобы прокатиться. Я тоже пытался пристроиться, но никак не получалось. Наконец я увидел, что можно встать на ступицу заднего колеса плуга и спокойно ехать. Однако, не успел я проехать и несколько метров, как нога соскользнула и попала между толстых спиц колеса. Как я сумел выдернуть ногу из сапога, который уже мялся в колесе, не помню. В общем, сапог, сшитый Миной Ивановичем на вырост, меня спас. Если бы я не выдернул ногу из сапога, меня бы втянуло в колесо или разорвало пополам. В этом событии от беды я отделался легко: пришел в негодность великоразмерный сапог, царапины и растяжение связок в голеностопе правой ноги.
Жизнь в деревне имела свои особенности. Дети, достигшие 10-летнего возраста, как правило, начинали помогать в работе взрослым. Во время летних каникул они достаточно много трудились на сенокосе, жатве, прополке посевов, пахоте. И в домашнем хозяйстве почти у каждого были свои обязанности. Поэтому болтающихся летом без дела детей было мало. Зимой, как и летом, дома мы сидели мало. Катание на санках с гор, на коньках по накатанным дорогам и на льду замершей реки, различного рода игры - были основным нашим увлечением.
Дед Варлам искусно делал санки, такие в современных условиях, наверное, уже не увидишь. В этом деле он был великолепный мастер. Коньки делали в то время самостоятельно из дерева с вставным металлическим ребром, заводского изготовления - были большой редкостью. Первым обладателем такой редкости в нашей деревне стал Григорий. Ему отец купил коньки, так называемые “снегурки”, когда ему было лет 10. В последующем они долго еще служили и мне, пока я в Беллыке не обменял их на более современные.
Лично мне нравилось ездить на санках, привязав поводок за шею нашей собаки. Был у нас такой пес Палкан - помесь среднерусской овчарки с дворняжкой. Это была большая лохматая собака, вечно, как мне казалось, сидящая на цепи. Внешне это был злой, даже свирепый пес, а на самом деле - добродушная, ласковая и свободолюбивая собака. Он был привязан на цепь в углу у амбара и тесового в 2 метра забора. Его часто можно было видеть сидящим на заборе, как петуха на насесте рассматривающего деревенскую жизнь с высоты. Иногда он срывался с забора за ограду и хрипел, задыхаясь в натянутом цепью ошейнике. Когда я его освобождал от цепи, он не находил места от радости. Привязав санки к его ошейнику, я садился на них, а он трусцой бежал по дороге, пока не остановишь, притом бежал не сворачивая, с видом выполнения важной работы.
Материально наша семья жила на среднем уровне. Если сравнивать с нынешним временем - бедно. Для нас, детей никто пищу специально не готовил. Ели с общей миски, деревянными ложками, которые в большинстве были самодельными. В основном их делал дед Варлам. С началом коллективизации он постоянно жил у нас. В последующем мать стала применять для некоторых членов семьи отдельные тарелки: деду - ему далеко было тянуться и мне как младшему - я не поспевал за остальными, а также некоторым - по желанию. Дед всегда возмущался, если ему наливали первое в тарелку:
- Язви тебя, ты специально наливаешь в эту посудину, чтобы я не ел, а мучился... Гоняешь, гоняешь по ней, а поддеть не можешь ....
Мы с Григорием всегда над этой сценкой от души смеялись, хотя она очень часто повторялась. В качестве блюд на завтрак были пшеничная каша, картошка, пареная брюква и репа в разных вариантах приготовления. По воскресеньям и праздничным дням, а иногда и в будние дни добавлялось мясо, пеклись блины, оладьи; жарились котлеты, делалась домашняя колбаса. На обед - борщ или суп, а на второе мясо из борща (супа). На ужин, как правило, было то же, что и на завтрак.
Несмотря на то, что у нас постоянно была корова, молочных продуктов в изобилии не было. Более того - их не хватало. Существовавшие нормы налога за счет натуральной сдачи молока с дойной коровы были так велики, что мать едва-едва выкраивала небольшое его количество для питания семьи. Притом надо было и масло сбить и сделать, хотя бы немного творога. Одним словом - стаканами мы молоко не пили, а только с чаем; сметану ложками не ели, а только, наливая в блюдечко, макали хлебом; творог, как правило, употребляли в различного рода выпечках, например, в шанежках или в варениках. Был еще натуральный налог в виде мяса. Он определялся в тех же пропорциях, что и молоко, но только относительно забитого скота (учет скота велся в сельсовете).
Надо отдать должное родителям, они знали толк в животных. Так корову старались иметь такую, которая давала бы больше молока, притом с высокой жирностью. А это имело большое значение. Так, количество молока с высокой жирностью требовалось сдавать меньше, чем с низкой жирностью. Иначе говоря, здесь имела место шкала пропорций между количеством и жирностью молока. У тех, кто имел не очень продуктивную корову, дела обстояли плохо. Они фактически все молоко сдавали, а некоторые для выполнения плана вынуждены даже прикупать. Тех, кто не справлялся с нормой молокосдачи, штрафовали, а, в конечном счете, и конфисковывали корову.
В период стельности коровы (1-2 месяца) и в первый месяц после отела молоко в государственные приемные пункты не сдавалось. Такой подход вполне понятен: последние полтора-два месяца перед отелом корова не доилась, а после отела - молоко необходимо было теленку. Мы, дети всегда с нетерпением ждали отела коровы, притом не столько радовались появлению теленка, сколько первому молоку. Молоко после отела в сыром виде употреблять невозможно: оно имеет слишком высокую жирность и неприятный сладко-соленый привкус. Но оно очень вкусное в вареном виде (молозиво). Вот его-то мы и ждали. К сожалению, такого лакомства было немного (надо было кормить теленка), к тому же такое молоко через 4-5 дней заканчивалось, превращаясь в обыкновенное.
Низкие удои молока не только у наших односельчан, но и вообще в Сибири, можно объяснить как плохой селекцией скота, так (а это пожалуй главное) и неудовлетворительным его содержанием в условиях сурового сибирского климата. Для скота зимой нужны утепленные коровники (стайки), ежедневная их уборка, сухая подстилка, качественное кормление. Родители это по возможности учитывали, поэтому и результаты по надоям у них были выше, чем у многих наших соседей.
Одежда в основном изготавливалась местными умельцами, шилась в домашних условиях и покупалась в магазинах с. Краснотуранска и г. Минусинска. Основная одежда зимой: шуба овчинная или полушубок, валенки, шапка - ушанка, рукавицы меховые и доха собачья или медвежья для дальних поездок. Дети летом ходили только босиком, никакой обуви. Мне, насколько я помню, никогда и ничего не покупали вплоть до 9 класса. Я все время донашивал вещи Григория, поэтому можно предположить, что мне от него доставалось, живя в сельской местности. Правда, следует отметить, что мама была искусной мастерицей по пошиву разной одежды, даже из старых вещей и различных лоскутков она умудрялась делать весьма приличные предметы одежды, которые неплохо смотрелись.
Содержание овец было большим подспорьем для семьи. На зиму мы оставляли 5-6 овец, которые весной приносили по 1-2 ягненка. Овцы давали не только мясо, но и овчину и шерсть. Выделка овчин - дело сложное и мало кто из односельчан владел этим мастерством. Однако отец выделывал овчины профессионально. Поэтому проблем с зимней верхней одеждой у взрослых членов нашей семьи не было. Нам же верхнюю одежду мать шила, как я уже отмечал, сама.
В школу я пошел в 7 лет, когда еще жили в Троицке, при том против воли родителей. В деревне была только 4-х классная (начальная) школа. Для продолжения учебы детей необходимо было отправлять в Краснотуранск, где была средняя школа. Не все родители решались на это и, чтобы ребенок хотя бы немного повзрослел, его направляли в школу попозже или оставляли в 4-м классе еще на один год. Так было с Катей и Григорием, а также и другими детьми, которые хотели продолжать учебу дальше. Чтобы не оставлять в будущем на второй год в 4-м классе , меня родители решили направить в школу на год позже. Но этим их планам не суждено было осуществиться.... Первый класс. Как это было давно и в то же время кажется, что совсем недавно. Ясно помню то теплое, но уже с дыханием осени, утро 1-го сентября, когда группы празднично приодетых ребят с веселым гомоном направлялись в школу. Я стоял возле ворот своего дома и с завистью смотрел на них. Отец повез в Краснотуранск в школу Катю и впервые - Григория, а мама была на работе. Когда мимо меня проходила очередная группа, где были Владимир Субботин (двоюродный брат), друг - сосед Яков Шевченко, а также ученики старших классов в том числе Петр и Валентина Субботины (двоюродные брат и сестра) и многие другие, посыпались шутки и насмешки, что де маленький я, коль родители не пускают в школу, или трус, школы испугался и т.д. Начали звать с собой, убеждая, что мать по первости не узнает, а потом смирится. Я не выдержал натиска и пошел с ними в чем был: босиком, в заношенной рубашке, но с несколькими медными монетами в спичечном коробке - многомесячным своим накоплением.
Школа представляла из себя обыкновенный, но прочно срубленный пятистенный деревенский дом. Ее, как уже отмечалось, при заселении деревни строили специально как двухклассную школу. В ней было всего две достаточно просторных комнаты (одна проходная), небольшое фойе и комната для учителей, в которой, как правило, они и жили. В советское время школа стала четырехклассной, то есть начальной. Не знаю почему, но в школе на четыре класса было всего ... два учителя, вернее учительницы. Или штаты учителей остались дореволюционными, или был некомплект учителей, но факт тот, что в этой школе постоянно работало только два педагога, при том они почти ежегодно менялись. Впоследствии я узнал, что Троицкая начальная школа относилась к категории “двухкомплектной” - это, когда на четыре класса выделялось два учителя. Учредители по всей вероятности предполагали, что занятия будут идти в две смены. Вполне понятно, что такая комплектация школ была не от хорошей жизни, не хватало учителей. Решить дилемму проведения занятий двумя учителями одновременно в четырех классах, которые надо разместить в двух комнатах школы, оказалось довольно просто. В обеих комнатах поставили по два ряда столов. На каждый ряд посадили по классу. Ряд в свою очередь состоял из сдвинутых друг к другу столов на два человека каждый. В первой комнате- проходной, размещались 1-й и 3-й, во второй - 2-й и 4-й классы. Ряды - классы разделялись 2-3-х метровым проходом. Учитель попеременно вел занятия то с одним, то с другим классом.
Наша группа, которая так настойчиво и долго убеждала меня пойти в школу, к началу занятий в конечном счете опоздала. Когда мы вошли в класс, учительница заканчивала рассаживать первоклашек. При виде нас она очень рассердилась и чуть ли не за шиворот стала распихивать нас по свободным местам. Мы с Владимиром хотели сесть вместе, но она не стала нас даже слушать. С особой неприязнью, как мне показалось, она посмотрела на меня, и, не говоря ни слова, указала мне место на последней парте, хотя я был не большого роста. Владимира, который был выше меня, она почему-то посадила впереди.
Заняв указанное место, я осмотрелся. Впереди, кроме спин высокорослых ребят, ничего не было видно. Хорошо что сидел с краю, у прохода, поэтому наклоняясь вправо, можно было увидеть классную доску. Чуть наискось, через проход в 3-м классе сидели за одним столом Петр и Валентина. Они, что-то кричали мне, но стоял такой шум, что ничего не было слышно. По их жестикуляции я понял, что они подбадривали меня, дескать, не трусь, держись, все будет в порядке, в случай чего мы тебя поддержим. Учительница - молодая женщина, возрастом 24 - 25 лет, была очень строгой. Особенно она рассердилась на меня, что я принес мало денег, которых было не достаточно для оплаты за учебные принадлежности. Пыталась даже отправить из школы, как не подготовившегося, но шум и крики из рядов 3-го класса в мою защиту подействовали на нее, и она ограничилась строгим внушением мне и условием, что я на следующий день недостающие деньги принесу. По-видимому, её неудовольствие в отношении меня вызывал мой “пролетарский” костюм и вообще внешний вид.
У входа в Троицкую школу. В первом ряду третий справа Григорий, рядом с ним Виталий (второй справа)
Моей соседкой оказалась девочка по имени Алена - очень прилежная и обязательная ученица, ростом немного выше, чем я. Тем не менее, она тоже ничего впереди не видела и из-за шума не слышала, что говорит учительница. Особенно шумел соседний 3-й класс, предоставленный сам себе. Соседка постоянно вскакивала, чтобы видеть учительницу и слышать, что она говорит. Но, ничего не услышав, она ежеминутно спрашивала у меня: “Что она сказала, что она сказала...?” А я сам ничего не видел и не слышал.Учебников и в первую очередь букварей для всех не хватало, поэтому на несколько человек выдавали одну книгу. Нам на четырех человек дали один букварь, который я в течении двух месяцев, что учился в этой школе, так ни разу в руках и не держал. Выдали по две тетради в косую линейку и одну - в клеточку. Первые две, как объяснили - для письма, третью - для арифметики. Выдали также по одному простому карандашу, ручку и пару перьев к ней. Карандаш был такой твердости (наверное, не менее чем 2Т), что он не писал, а только царапал. Его вполне можно было использовать как дырокол. Учительница строго предупредила, чтобы никто и нигде ручкой не писал, так как вначале мы должны научиться писать карандашом.
После первого дня учебы я пришел домой с боязнью, что мать накажет за проявленное самовольство. Перед её приходом залез на печь, и все думал, как дипломатичнее объяснить ей свою самостоятельность. С работы она пришла, когда уже начало темнеть; было видно, что она очень устала, но, тем не менее, сразу же приступила к домашней работе. Выбрав момент, когда она немного задержалась в доме, я сказал дрожащим голосом:
- Мама, а я пошел в школу ....
Она остановилась, задумалась, глядя куда-то вниз, потом посмотрела на меня и на удивление спокойно, но только с какой-то обидой в голосе сказала:
- Ну, как ты мог, сыночек,.. в таком виде и пойти в школу, к тому же без денег? Я воспрянул духом и все ей подробно рассказал. На следующее утро, проснувшись я уже увидел приготовленную и наглаженную одежду. Здесь же стояли новые сапоги, пошитые Миной Ивановичем, а на стуле лежала сшитая (наверное, ночью) из холста сумка для книг и тетрадей. Вообщем, в школу я явился во всеоружии. Учительница, увидев меня таким нарядным, почему-то не удивилась, даже не задержала на мне взгляда. Единственно, что она восприняла с удовлетворением, так это деньги за письменные принадлежности, которые я ей сразу же вручил.
Учиться писать мы начали карандашом с вычерчиванием в тетради с косой линейкой каких-то палочек, черточек и крючков. Для чего это было нужно, я так и не понял, а может учительница и не объясняла. Чертить палочки и крючки оказалось делом сложным, к тому же таким карандашом, как у меня. Одно дело они не очень получались, другое - плохо и бледно писал карандаш. Подтереть карандаш резинкой было невозможно, так как он оставлял на бумаге вдавленный след, который был виден даже на последующих страницах. Показать в тетрадке, как надо выполнять задание, учительница не могла, так как при всем ее желании у нее не было времени, чтобы каждому написать образец. Поэтому каждый из нас чертил эти иероглифы как только мог, стирал, зачеркивал, переправлял. В результате в тетради вместо палочек и крючков были сплошные дыры и всякая мазня. Такая нудная и не интересная учеба продолжалась каждый день.
Учительница изредка все же заглядывала в наши тетради, страшно ругалась и возмущалась нашей ограниченностью. Через месяц начали писать карандашом первую букву алфавита. Это было интересней и получалась она на мой взгляд лучше, чем предыдущие задания. Учеба в школе разочаровала. Я так стремился учиться, а оказалось, что это не только не интересно, но и утомительно, даже противно. В школу ходить уже не хотелось. Поэтому я очень обрадовался сообщению отца о том, что мы переезжаем жить в Моисеевку - соседнее село, где он в то время, как я уже говорил, работал ветфельдшером. В конце ноября мы переехали на новое местожительство. Моисеевка - большое село, расположенное у подножия хребта Туран, отрога горной системы Саяны. С тыльной стороны села, сразу же за огородами, протекала небольшая речушка шириной около 2-х метров. В отличие от Шиловки, она для нас казалась большой, тем более, что в ней водились пескари - объект для промысла деда Варлама, да и для нас тоже. К моменту нашего приезда в Моисеевку там была также только начальная школа, которая размещалась в двух рубленых домах. А на следующий год в селе организовали уже неполную среднюю школу (7 классов) и на радость родителей Григорий стал учиться в 6 классе уже дома, а не в Краснотуранске.
Первый класс в Моисеевской школе размещался в отдельной классной комнате одного из зданий школы. Учеников в классе было раза в два больше, чем в Троицке, то есть человек 30-35 и вела класс отдельная учительница - женщина уже в возрасте. Мне казалось, что она очень старая, хотя ей было 45-50 лет. По-видимому, кроме седины ее старило отсутствие впереди, то есть на самом видном месте, нескольких зубов.
Анна Федоровна, так звали учительницу, отнеслась ко мне очень доброжелательно. Это был опытный педагог, в ней было что-то материнское. Оно проявлялось во внимании к каждому из нас, заботе и опеке. В тоже время она обладала легким юмором, который часто снимал напряжение в классе, и умением держать класс во внимании к себе, а также к тому, что она читает или показывает. Поговорив со мной, она сразу оценила мои познания и в шутливой безобидной форме дала понять мне, что они равняются нулю. Да я и сам видел это. Если мы в Троицкой школе только начинали осваивать первые буквы и цифры, то здесь их не только знали, но и умели писать.
Анна Федоровна сказала, чтобы я не огорчался своим отставанием, так как это дело поправимое:
-Мы тебе поможем, - сказала она, - но и ты должен заниматься больше других, а для начала прикрепим к тебе лучшего ученика, который будет тебе оказывать помощь.
- Кто желает помочь новенькому? - обратилась она к классу.
Желающих помогать было не много. Анна Федоровна выбрала одну, самую бойкую и активную девочку, по фамилии Тимченко. К ней за парту меня и посадила. На следующий день мой “шеф” объявила мне, что мы являемся родственниками, сватами. Оказалось, что Анастасия Степановна (в девичестве Тимченко) - жена Федора Ивановича, ее родная тетя. С тех пор мой “шеф” меня иначе как “сват” не звала.
Она активно взялась за мое “обучение”, что мне вскоре порядком надоело, но несмотря на мое сопротивление, она настойчиво продолжала выполнять порученное ей дело и тщательно следила за мной, особенно за выполнением домашних заданий. Не столько это, а, прежде всего, чувство неполноценности заставляли меня заниматься прилежнее, хотя делать такую работу было для меня очень сложно - не хватало усидчивости, а подстегнуть дома - некому, так как родителям было не до моей учебы, у них своей работы было невпроворот. Тем не менее, находясь в такой обстановке, я буквально за два - три месяца почти сравнялся со средними по успеваемости учениками, а к концу учебного года был твердым середняком.
Через двадцать пять лет будучи в отпуске мы с отцом и Владимиром Субботиным посетили родные места. Заехали и в Краснотуранск, где нас пригласили в гости знакомые Владимира и как он объявил, что они не просто знакомые, а в какой-то мере даже родственники. Муж и жена - еще молодые, симпатичные люди, с хорошим достатком встретили нас очень приветливо. За столом разговорились. Оказалось, что хозяйка - мой бывший “шеф”, сватья. Вспомнили былое, однако тот период она помнила не так явно, как я. Занятия в классе проходили интересно не то, что в прежней школе.
Учительница умела так организовать урок, что в нем активно участвовали все ученики, правда и шуму было предостаточно. Однако это, как я понял в последствии, был методический прием высокого профессионализма, когда в обсуждения какого-либо вопроса вовлекается весь класс, никто не оставался безучастным. Естественно, на посторонние дела ни у кого уже времени не было.
Интересными были перерывы, В небольшом фойе одна из учительниц (по очереди) организовывала игры, хороводы, пение песен. Мы всегда ждали этих перерывов и с нетерпением стремились активно участвовать в проводимых там мероприятиях. В хороводах пелись разные народные песни, среди них и игровые, типа “А мы просо сеяли, сеяли...” или “...Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай...” и др.
Быт в школе был самым простым без современных понятий о внимании к детям, Никаких буфетов и бутербродов, туалет - во дворе независимо от температуры воздуха. Школа отапливалась дровами раз в сутки, утром, до начала занятий. Когда температура наружного воздуха была низкой, и в школе было холодно, то в классах во время уроков мы сидели одетыми, а если замерзали чернила в чернильницах (неофициальный критерий работоспособности), - занятия отменялись. В зимний период такой порядок был не только в Моисеевской, а во всех школах, где я учился.
Зимой в школу и из школы я, как правило, бегал на коньках, которые мне по “наследству” перешли от Григория. Зимняя дорога так утрамбовывалась и накатывалась, что по ней мы носились как по льду на катке. В свободное время катались на санках с гор, которые окружали село со всех сторон. К сожалению, мы не знали тогда таких интересных игр как хоккей, который пришел в нашу страну значительно позже.
Летом мы, детвора, большую часть времени проводили на речке, которая протекала сразу же за нашим огородом. Речка была неглубокой, как говорят: курица может перейти ее вброд. Но запруды, которые делали жители, были вполне пригодны для купания. Здесь я научился плавать, правда, самым примитивным способом - “по-собачьи.” Дед Варлам, имея особое пристрастие к рыбалке, тоже целыми днями пропадал на речке, ловя пескарей и обеспечивая нашу семью этой рыбешкой.
В родную Шиловку, где остались родственники, друзья тянуло постоянно. Ностальгия по прежней жизни все же заставляла часто бывать там. Конечно, одному туда ходить родители бы не разрешили, а с ними, с родственниками и знакомыми бывать там, они не запрещали. Бывало так, что оттуда иногда возвращался один, и хотя расстояние было небольшим - напрямую 5 км, ходить боялся ужасно. Виной моей трусости в какой-то мере был дед Варлам. Длинными зимними вечерами, когда даже не всегда зажигали свет, экономя керосин, к деду часто захаживали его приятели-старики и в длинных беседах они рассказывали всякие байки, выбирая самые острые и необычные, одна страшнее другой: о приведениях, ведьмах, оживших мертвецах, леших, зверях и т.д. Наслушавшись таких историй, я страшно боялся темноты, кладбища, леса.
Добираться в Моисеевку из Троицка можно было тремя путями: напрямую - мимо кладбища, расположенного в 1 км от деревни; по тракту на Минусинск, этот путь длиннее километра на 1,5 - 2; и третьим - с противоположного конца деревни через лесной массив, так называемый “Зайцев лог”. Этот маршрут по протяженности был длиннее первого примерно на километр. Запомнилось мое первое самостоятельное путешествие из Троицка в Моисеевку. Это было где-то в июне месяце, когда мне было уже 8 лет. Идти напрямую - исключалось, так как этот путь проходил мимо кладбища. Второй путь - был слишком длинным. Оставался третий - через лес. Чтобы уменьшить время страхов, я решил преодолеть все расстояние бегом, не глядя по сторонам. Несмотря на большую скорость бега, казалось, что дороге по лесу нет конца и края. Время шло очень медленно, а страх все больше и больше сковывал меня. Сердце от перенапряжения готово было выскочить из груди. Впечатление такое, будто я бегу целую вечность. Когда выбежал из леса, и под горой открылась панорама нашего села, я вздохнул спокойно, подумав: на это раз пронесло! И уже пошел спокойно, но с чувством совершенного геройского подвига.
Падерин Павел Варламович. 1940 г.
Нашу семью, как семью уважаемого старшего брата, часто навещали родственники - его братья и сестры, реже брат матери Павел. В конце июля 1938 г приехал к нам в Моисеевку Федор Иванович со своей семьёй. С ними был и их сын Сергей - мой ровесник. У Анастасии Степановны здесь тоже жили ее отец, братья и сестры. Их дом находился в дальнем от нас конце села, у мельницы. В этот раз, отгуляв встречу, мы с гостями поехали в Троицк, где жила основная масса родственников. Выпито горячительного там было порядочно. Однако следует сказать, что среди Субботиных и их ближайших родственников, пьяниц не было. Выпить любили, наверное, все, но понемногу. Правда, Николай Иванович больше других был привержен к выпивке, но пьяным он никогда не был. Отец любил посидеть в компании, но выпивал не более 50 гр. В редких случаях его вынуждали выпить больше, иногда до 100 гр. В этом случае он считал, что выпил много лишнего, и настроение у него ухудшалось. Помимо шумных и откровенных разговоров за столом, традиционно, даже после первой чарки, пели песни, в основном русские народные, иногда - украинские. Запевалой всегда был отец. Имея приятный, хотя и не сильный голос - тенор, он верно угадывал настроение компании и его песня как раз и соответствовала ее состоянию. “Вниз по Волге-реке, с Нижне-Новгорода,- запевал отец, а затем все дружно подхватывали,- ... снаряжен был стружок, как стрела летит...”. Нередко пелись песни старых каторжан, которые в этих местах считались народными:“Скрывается солнце за степи
Вдали золотился ковыль,
Колодников звонкие цепи
Вздымают дорожную пыль...”
Попав в Первую мировую войну на Юго-Западный фронт (это на Украине), отец очень полюбил украинские песни. Этому, наверное, способствовало и то, что половина Троицка, были выходцы с Украины и в молодости со сверстниками они пели как русские, так и украинские песни. В последствии жизнь вносила изменения в репертуар исполняемых песен, но традиции оставались. Василий Иванович - большой любитель пения внес, в среду родственников студенческие и модные в 20-х годах песни. Например, такой романс как:
“Накинув плащ с гитарой под полою,
К ее окну приник в тиши ночной,
Не разбужу ль я песней удалою
Спокойный сон красавицы младой...”
Естественно эти песни знали все взрослые и дети. Великая Отечественная война принесла свои песни в застольный репертуар нашего дома и наших родственников. Любили петь и песни советских композиторов, которые, по существу, стали народными, так как своей мелодичностью и содержанием выражали характер русского человека. Такие песни пели все, и наша семья не была исключением.
К сожалению, в настоящее время песни из застолий стали постепенно исчезать. Если на периферии еще поют песни в компаниях, то в крупных городах это стало редкостью. Причин здесь несколько: озлобленность людей в жизни постепенно изменила их характер; звукопроницаемость квартир; отсутствие хороших песен. Старые песни не в полной мере выражают настроение, а новые современные - это в большинстве слабого содержания и, к тому же, подражающие западу, поэтому они не приживаются в народе. Вернемся к гостям. Нам, ребятам хмельные разговоры взрослых быстро надоели. Мы с Сергеем решили идти домой в Моисеевку, но предварительно провели одну операцию: собрали пустые бутылки и отнесли в местный магазинчик, где на вырученные деньги купили папирос и спичек, убедив продавца, что это для родителей. Выйдя за околицу, стали курить, подражая взрослым. Пока дошли до Моисеевки, выкурили почти полпачки. Состояние было ужасным: разболелась голова, тошнило. Одним словом чувствовали мы себя отвратительно, но друг другу в этом не признавались, а наоборот стремились показать, что все нормально, привычно и даже приятно. Боясь, что родители могут обнаружить пачку недокуренных папирос, мы ее спрятали на подходе к селу и договорились прийти за ними на следующий день. Однако на следующий день и позже ни у меня , ни у него желаний взять эти папиросы уже не было и мы молчаливо о них забыли.
Пролетело лето, и первого сентября 1938 года я пошел во второй класс. К этому времени в школьной жизни произошли большие перемены: вместо начальной школы, как уже упоминалось, в селе создали семилетнюю (неполно-среднюю) школу. Детей было много, поэтому все 7 классов были полными, более того, некоторых классов было по два. Школа, хотя и стала семилетней, по-прежнему, размещались в тех же двух больших рубленых домах, в которых находилась прежняя начальная. Однако в новых условиях учебный процесс проходил в две смены. Григорий наконец-то стал учился дома, а не в Краснотуранске. В этом году он пошел в 6 класс. Сестра Екатерина продолжала по-прежнему учиться и жить в Краснотуранске.
В отличие от первого класса - второй размещался в другом здании школы, в центре села рядом с колхозной конторой. Приодетыми, как мне казалось, очень нарядно мы пришли в свой новый класс. У нас оказалась другая учительница - молодая (лет 22-24) жгучая брюнетка, с грубо выраженными чертами лица и одетая в черный костюм с белой блузкой, что еще более подчеркивало ее смуглость. Я, как и многие другие, был искренне огорчен тем, что нас не будет учить наша прежняя и любимая нами учительница - Анна Федоровна.
Новая - вызывала какое-то чувство тревоги, недоверия к ней и неуверенности в себе. Она, по-видимому, как-то почувствовала мои мысли или разгадала их, но с первых же минут, как мне показалось, возненавидела меня. Может, на это повлияла моя активность, но я не сказал бы, что в данное время выделялся среди других. Ее ненависть я ощутил сразу, как только она, не говоря ни слова, чуть ли не за шиворот, перетащила меня с первой парты, куда я уселся с приятелями, на другое место, куда-то в средний ряд. Но в этом деле я проявил настойчивость и под шумок с пересаживанием, перебрался за другую парту, более удобную, заняв место ближе к проходу. Дело в том, что я по-прежнему был небольшого роста, и мне ничего не было видно с того места, куда она меня впихнула. Учительница моё переселение заметила, но ничего не сказала, а только злобно взглянула на меня, нервно поджав губы. По блеску ее черных, как угли глаз, я понял, что она мне это еще припомнит. В последующем я также понял свою оплошность в том, что сел у нее на виду, и мне казалось, что она все время смотрит на меня, так как, на всякую попытку скрыться от ее ненавистного и насквозь пронизывающего взгляда, немедленно реагировала, заставляя меня встать и отвечать на ее какие-то непонятные вопросы, или идти к доске что-нибудь писать.
Злоба и ненависть учительницы ко мне еще больше возросли после работ по уборке картофеля. Во второй половине сентября нас, учеников послали копать картошку. Какая была необходимость посылать на эту работу 8-летних, не знаю, но мы и другие классы были брошены именно на эту работу, при том под руководством своих учителей. Во время этой акции учительница, как надсмотрщик на рабовладельческой плантации, внимательно следила за нашей работой и стояла все время возле меня и моего напарника.
Мы, особенно я, были полны решимости геройски отличиться в этой работе, показать себя с лучшей стороны и этим остудить пыл ее неприязни ко мне. Проявляя свое старание, я в спешке нечаянно обсыпал землей ее белый туфель (надо же быть такому - на работу в поле вырядиться в белые туфли, а может у нее других не было, все это мысленно промелькнуло у меня в голове). Я с испугом взглянул на учительницу и остолбенел, как кролик перед удавам. Ее смуглое лицо превратилось в желто-коричневое, глаза налились кровью, и она прошипела сквозь зубы: “Ах ты, паскудыш....., да я тебя...” Не знаю, что бы она сделала, но оглянувшись увидела, что все ученики бросили работу и смотрят на нас, некоторые даже направились к нам, по-видимому, прошипела достаточно громко. Она резко повернулась и быстрым шагом пошла на край поля. После этого случая моя жизнь в классе превратилась в сплошной кошмар: за любое мое движение на уроке учительница с криком и злобно отчитывала меня, а оценки как я ни старался, выше чем “плохо”, не ставила.
Здесь следует сделать небольшое отступление и пояснить, что в советское время вплоть до 1943 года, система оценок учащихся, хотя и была пятибальной, но обозначалась не цифрами, а словами: “Отлично”, “Хорошо”, “Посредственно”, “Плохо” и “Очень плохо”. В 1943 году перешли на цифровую систему оценок.
Переживал я эту обстановку очень болезненно однако матери ничего не говорил и не жаловался. Не знаю, как бы развивались события дальше, но отца перевели работать ветфельдшером в с, Беллык этого же района. В середине октября он на двух подводах приехал за нами в Моисеевку. Радости моей не было предела. Не то, чтобы очень хотелось уезжать из Моисеевки, мне там нравилось, но была острая необходимость бежать от моей истязательницы. В октябре первая четверть учебы еще не закончилась, табеля об учебе мне не полагалось, чему я был чрезвычайно рад (не было тогда и дневников), в противном случае обо мне на новом месте сложилось бы неблагоприятное впечатление, так как в нем были бы одни плохие оценки. Беллык - старинное сибирское село. Оно значительно больше по размерам и количеству жителей, чем Моисеевка. В нем более капитальные рубленные дома и подворья; в центре села - семилетняя школа, располагавшаяся в двух домах: в двухэтажном и одноэтажном. Рядом с ними стояла огромная, прекрасной архитектуры, церковь. В годы войны в ней и в одноэтажном школьном доме располагался детский дом.
Жители - все сибирские старожилы, истинные чалдоны и их говор отличается от троицко-моисеевского. Так, в разговоре часто вставляется слово “парень”, а в словах делается ударение на гласные “о” и “е”. Много употребляется слов местного наречия: баско (прекрасно, хорошо), карпетки (носки), заступ (лопата), матёрый (большой) и др. Говор коренных сибиряков и сейчас отличается своим спокойствием и неторопливостью. К сожалению, он в настоящее время, как наверное и везде, перенасыщен сквернословием, особенно в сельской местности, чего в те времена не наблюдалось. Село Беллык расположено вдоль одноименной речки в полукилометре от ее впадения в Енисей. Речка была небольшой, но по сравнению с Моисеевкой - огромной. Ее ширина - 10-15 метров, глубина - местами достигала 2-х метров. В ней водилась разнообразная рыба: налим, щука, окунь, елец, хайрюз, ерш, пескарь. Данное обстоятельство особенно пришлось по душе деду Варламу и нам с Григорием.
Если смотреть на север, то речка текла с восточных отрогов гор строго на запад. Перпендикулярно ей нес свои чистые, но стремительные воды Енисей. От села до берега Енисея раскинулся луг, который раз в 3-5 лет в июне затапливало водой, выходившей из берегов Енисея и Беллыка в результате активного таяния снегов. Поэтому село и не стояло на берегу Енисея, а располагалось на некотором удалении, обеспечивающим его безопасность от наводнения. За речкой и за восточной окраиной села начинались горы, на склонах и в логах которых было много ягод: клубники, крыжовника, смородины, малины, а по берегам рек черемухи.
Енисей, вырвавшись из каньона на равнину в районе нынешнего г. Саянска (там в настоящее время Саяно-шушенская ГЭС), разливался, образуя многочисленные острова и протоки, огибающие их. На этих экзотических островах местные жители заготавливали сено, содержали скот, а на больших - выращивали зерновые. Ввиду того, что к берегу Енисея, где он ближе всего подходил к селу, причаливать пароходам по разным причинам было сложно, пристань “Беллык” была оборудована на ближайшем острове. На юго-восточной окраине села раскинулся сосновый бор, так называемый “Малый бор”, так как через 1-1,5 км от него начинался другой сосновый массив - “Большой бор”.
С Беллыком и с Краснотуранском, куда в последствии мы переехали на жительство, связано все мое детство и юность. У каждого из нас остались впечатления детства. Для меня это милые сердцу Енисей с его островами и речка Беллык, окружающие село горы и леса, улицы и дома, где пришлось жить, школа, а также люди, оставившие глубокий след в моей жизни. Воспоминания о них и по сей день согревают приятными золотыми снами. Сельскохозяйственные угодья располагались в междугорьях и на островах. Колхоз в Беллыке был более богатым и материально обеспеченным, чем в Моисеевке и Троицке. Он имел три полеводческие бригады, представлявшие восточную, центральную и западную части села; молочно-товарную, свиноводческую, овцеводческую фермы и пасеку.
Беллык - это “столица” территории сельского совета. К Беллыкскому сельсовету было приписано несколько соседних деревень, расположенных в 8-15 км от него: Байкалово, Быскар, Лепешкино, на востоке, уже упоминавшийся Уяр, Курск и еще пара небольших деревень. Между Беллыком и Уяром располагался поселок в 20-30 дворов - Беллыкская МТС (машино-тракторная станция). С постройкой Красноярской ГЭС и в результате хрущевской политики укрупнения населенных пунктов на место МТС в 60-х годах перенесли все населенные пункты, входившие в состав сельсовета. Образовавшееся новое село Беллык в результате укрупнения стало значительно меньше прежнего. Жители этих деревень с потерей родовых гнезд разъехались кто куда. Не лучшее место выбрали и для села.
В результате переселенческих и гидрологических мероприятий этому, некогда богатейшему региону юга Сибири, нанесен огромный и непоправимый экономический и экологический урон. С потерей пахотных угодий колхоз в последующем перепрофилировали в животноводческий совхоз. “Укрупнение” сел добило и деревню Троицк. К середине 60-х годов в ней осталось менее половины жителей от уровня 20-х. С последующей реализацией решения о ее ликвидации и переселения жителей в Моисеевку, деревня прекратила свое существование. Лишь несколько семей закрепились на новом месте, остальные разъехались по разным краям. Наши родственники после многих мытарств постепенно осели в Абакане, Черногорске и Красноярске. Вернемся к нашему переезду. Собрав на две подводы большую часть нашего скарба, мы тронулись в путь. 25 км до Краснотуранска, где заночевали у знакомых, и 45 км от него до Беллыка мы преодолели за два дня. К пункту назначения приехали уже затемно, но несмотря на это, можно было рассмотреть место, где нам предстояло жить: большой и высокий деревянный дом, два амбара и небольшие легкого типа постройки для скота, огород размерами 4-5 соток.
Дом состоял из двух половин: первая - жилая, вторая ветлечебница. В жилой было две просторных комнаты размерами по 22-24 кв.м. Первая комната с полатями и большой русской печью, занимавшей третью часть её площади, была проходной и служила кухней, столовой и прихожей одновременно. Во второй комнате, горнице, тоже была печь, но только для обогрева, таким образом, дом отапливался хорошо.
Вся усадьба принадлежала когда-то раскулаченному Фокину, многочисленные родственники которого жили по соседству на этой же улице. Перед войной, приехав к ним, он заходил к нам посмотреть свой бывший дом, который он построил буквально перед раскулачиванием. С разрешения отца он обошел всю усадьбу и остался очень доволен тем, что дом содержится в хорошем состоянии.
Когда мы вошли в дом и зажгли лампу (электричества в деревнях в то время и в помине не было), то нам представилась жуткая картина: стол, печь, стены и весь пол буквально были усыпаны красными тараканами (прусаками). До этого я их никогда не видел, а здесь, да в таком количестве ....даже жутко стало. Отец, успокаивая нас заявил, что ничего страшного в этом нет, а тараканы здесь у многих и ничего, все живут и здравствуют. Он уверенно пообещал их извести специальными сильно действующими препаратами, которых у него в аптеке предостаточно (он по совместительству ведал и ветеринарной аптекой) и, что травить паразитов начнем с данного момента. Его уверенное заявление нас несколько успокоило, но мы с Григорием всё же сомневались, что с этим “муравейником” можно как-то справиться.
Не знаю, какую отраву он им давал, но утром, а ночь мы почти не спали, не нашли ни одного погибшего таракана. Более того нам показалось, что их стало еще больше. Оценив обстановку и поняв возможности отца, в борьбу с ними вступила мама. Женщина находчивая и сообразительная, она быстро нашла свои методы борьбы с ними. Она сразу поняла, что тараканы любят воду и тепло, следовательно, все это им следует дать. За печку она поставила таз, в который положила мокрую тряпку, предварительно убрав все влажное и съедобное на кухне. Через пару часов таз был заполнен тараканами доверху. Оставалось высыпать их на мороз или ошпарить кипятком. Прошло несколько дней и у нас не осталось ни одного таракана.
В школу мы пошли с Григорием. Он - в 6-й класс, а я - во второй. Школа представилась нам необыкновенно большим зданием. Действительно, она была построена с размахом (по сельским меркам) и ни в какое сравнение не шла с Моисеевскими школьными домами. Это было двухэтажное деревянное здание. На первом этаже широкий и длинный коридор, который при необходимости (в торжественные дни), превращался в зрительный зал. Классы просторные и светлые находились как на первом, так и на втором этаже.
Группа учащихся 3-го класса Беллыкской НСШ. Л.П. Боровкова в центре в берете. 1939 г.
Откровенно говоря, в школу шел с большой тревогой и боязнью повторения того кошмара, который был для меня в Моисеевской школе. Кто-то из руководства школы привел меня в класс, когда там уже шел урок. Учитель, еще молодой человек 25-27 лет, встретил меня приветливо и посадил за третью парту к вихрастому рыжеволосому пареньку, Веньке Мартынову. Мне же сказал, что зовут его Анатолием Ивановичем Грушевским, и, что ближе со мной познакомится по ходу уроков. Такого “знакомства” я больше всего и боялся, так как считал, что ничего не знаю. По ходу занятия присмотрелся к обстановке. Класс просторный, в нем в два ряда стояло 14-16 столов, за которыми сидели, как правило, по два человека. Порядок здесь виден был хотя бы потому, как сидели ученики: за первыми столами - коротыши, за последними – высоковозрастные девицы лет на 5 старше меня. Объясняя урок, Анатолий Иванович часто спрашивал учеников, задавая самые неожиданные вопросы, при том обращался большей частью к тем, кто отвлекался чем-либо или просто крутился, мешая другим. Несколько раз спросил меня и тоже, когда я отвлекался, глядя на шалости соседа. А он, мой сосед, оказался непоседливым и вертлявым: то с кем-нибудь начнет сводить свои счеты, то выдернет книгу или тетрадь у рядом - или сзадисидящих, то просто без всяких причин начнет толкать или дергать любого, до кого дотянется рукой. Его-то чаще всех и спрашивал учитель, а он как будто ждал этого момента, резво вскакивал и отвечал громко даже с каким-то удовольствием.Удивило меня то, как учитель реагировал на шалости учеников. Он никого не ругал, не делал замечаний, а подходил к разошедшемуся шалуну и щелкал его в лоб, а иногда доставалось и линейкой. Сила щелчка была в зависимости от проступка. Как только кому-то перепадал щелчок, весь класс взрывался хохотом. Смеялся и сам учитель. Девочек он почему-то щадил, лишь в редких случаях попадало кому-либо из высоковозрастных. Удивительным было то, что никто на учителя не обижался, более того все ученики его не просто обожали, а боготворили. Больше всех получал щелчков мой сосед, но этим он даже гордился.
После уроков учитель задержал меня и сказал, что в целом с уровнем подготовки у меня нормально, только отстал я по последним темам, поэтому должен догонять класс, работая над собой дополнительно. Он сказал также, что я должен делать, и подозвал аккуратненького мальчика:
- Это Слава Байбаков, наш лучший ученик, ты дружи с ним, он в случае чего тебе поможет.
Домой я не шел, а летел как на крыльях, радости моей не было предела. Оказывается, я не хуже других и учитель оценил меня положительно. В этой школе лучших учеников уже принимали в пионеры. Готовились к приему и другие, так как принимали в пионеры только лучших, а быть пионером была большая честь. Основным показателем для приема в пионеры была хорошая учеба и поведение. Я относительно быстро вошел в коллектив, в учебе не отставал, и вскоре меня тоже приняли в пионерскую организацию. Эта процедура обставлялась торжественно, с общим построением пионеров, под звуки горна и дробь барабана. На ней присутствовали многие учителя. Принимаемый выходил из строя и под красным знаменем с волнением произносил слова клятвы быть примером в учебе и дисциплине, бороться с нерадивыми и помогать старшим, оказывать уважение и помощь пожилым... Какие прекрасные слова и как они нужны детям в этом возрасте!
В настоящее время пионерские организации распущены. Это очередная глупость наших руководящих органов. Все знают и понимают, что с детьми надо заниматься, а они не создав новой более лучшей организации для детей, опорочили и разогнали старую. Пионерская организация была большим государственным, а не только идеологическим делом. Она прививала подрастающему поколению трудолюбие, культуру, любовь к Родине и стремление к защите Отечества. Современный рост детской и подростковой преступности - следствие плохой работы с детьми и отсутствие детских организаций, которые могли заниматься с ними. Мы в пионерской организации регулярно проводили сборы, занимались в кружках ( драматическом, физкультурном, пения), собирали зимой органические удобрения и вывозили их на поля, летом работали в колхозе. К тому же мы все в разной степени были заняты и в домашнем хозяйстве.
Летом фактически все ребята, добровольно работали в колхозе. На сенокосе - подвозили копны, когда собирали сено в стога; сгребали его конными граблями; в августе-сентябре - при уборке хлеба: отвозили зерно от комбайна на местный элеватор-сушилку, работали коноводами при жатве зерновых жатками и т.д. Мы не состояли в колхозе, так как отец находился на государственной службе, тем не менее и Григорий и я каждое лето, да и осенью работали со своими сверстниками в колхозе.
Мне нравилась работа коноводом. Быть им - большое и ответственное дело, не каждому доверяли такую работу. Помимо ухода за лошадьми, суть работы заключалась в том, что в жатку запрягались пара лошадей рядом и одна еще впереди, ведущая. Вот мальчишка, сидя на первой лошади вел всю тройку так, чтобы был полный захват полотном жатки того, что жнется, а рабочий, сидевший на жатке, был свободен от управления лошадьми.
При хороших и исправных машинах и несложных хлебах можно было бы обойтись и без коновода. Но так как техника была не ахти какая, а хлеба часто были полегшими, поэтому рабочий-жнец, сидя на жатке, постоянно загребал специальными граблями стебли с колосьями на полотно жатки, и управлять лошадьми у него не было возможностей. Работа эта тяжелая и в войну, когда все мужчины были в армии, ею приходилось заниматься женщинам и нам 13-14-летним подросткам.
Помимо работы в колхозе, много дел было и по домашнему хозяйству, где за каждым закреплялись определенные дела. Так каждое лето мы с дедом и Григорием занимались заготовкой дров для себя и ветучастка. Для этого мы на целый день уходили в лес (в горы) за несколько километров от дома, где пилили, кололи дрова и складывали их в поленницы, которые зимой вывозились. Работа тоже не легкая, особенно для подростка, ведь трудиться нужно было целый день. Но все это было в лесу, где столько всего интересного, неизведанного, да и вкусного. Что может сравниться по вкусу и полезности, например, с лесной ягодой? А если рядом была и речка, то все тяжелое отходило на второй план. Запомнилось лето 1940 года. Мы пилили дрова в логу за Красной горой. ”Красной” - прозвали за темно-красный цвет ее камней. Одной частью она выходила в сторону села и оканчивалась высокой скалой. Старожилы рассказывали о случае, когда с этой скалы прыгая вниз, разбилось стадо диких коз, которых преследуя загнали сюда волки. Другая сторона горы бала пологой и скатом спускалась в урочище “Черемушки”, где мы часто заготавливали дрова и сено.
Удивительными были здесь горы. Россыпи камней у их подножия убедительно свидетельствовали о том, что здесь когда-то было мере. Особенно много было в россыпях морского ракушечника и изумительных по красоте камней, миллионы лет назад отшлифованных водой. А за Быскаром у д.Лепешкино жители в горе брали камень, толкли его в металлической ступе в результате получали мягкое серебристое волокно, из которого женщины вязали рабочие рукавицы. Таким рукавицам не было износа. Загрязненные - бросали в огонь, грязь на них обгорала и они снова блестели ярко серебристым цветом. Я думаю, что это был особый вид асбеста. Возможно, это был и другой минерал. Там же были большие россыпи слюды и других минералов, природную красоту которых помню и сейчас.
Единственно, что пугало и портило мне в эти дни настроение, так это Варфоломеиха - женщина, потерявшая рассудок. Она часто целыми днями ходила невдалеке, распевая песни или угрожающе ругалась на нас. Даже Григорий - любитель подшутить надо мной и то на это время притихал, боязливо озираясь по сторонам. Я же в этот период старался не отходить от деда Варлама. Дед иногда срывался, не выдерживая криков и угроз Варфаломеихи, и покрывал ее потоком не литературных выражений, которых у него было превеликое множество, правда, пользовался ими только в исключительных случаях. Фамилия этой женщины была Зырянова и жили они в восточной части села в большом рубленом доме. Говорили, что до коллективизации у них было крепкое хозяйство, с потерей которого она и тронулась умом. Этой женщиной в селе пугали всех детей, сочиняя о ней всякие небылицы. Хотя она никому и никогда не сделала ничего плохого. Мы же её боялись пуще огня, стараясь не ходить даже возле их дома, дистанцировались и от ее детей, которые выглядели какими-то запуганными и нелюдимыми (с ее дочерью, Зинкой, я учился в одном классе). Муж ее, Варфоломей, высокий, но всегда молчаливый мужик, был исключительно доброжелательным и работящим. Одну осень во время жатвы я работал у него помощником (коноводом) и о нем у меня сложились самые благоприятные впечатления.
Начисляли нам за работу в колхозе очень мало, фактически мы работали бесплатно. Единственно, что нам перепадало от правления колхоза, так это питание. Родители нашу работу в колхозе поощряли. Для них мы, во-первых, были при деле, во-вторых - хотя и небольшая, но все-таки материальная прибавка к обеспечению семьи (нам платили не деньгами, а натурой - в основном зерновыми). В годы войны, ввиду недостатка рабочей силы, мы трудились дольше и занятия в школе начинались, как правило, на месяц позже, то есть с 1-го октября.
Прошло первое беллыкское лето. В третьем классе количество учеников стало на несколько человек больше, чем было во втором. Прибавка была в основном за счет второгодников. Я уже чувствовал себя полноправным членом школы и даже был в некотором роде, если не лидером, то авторитетом, к которому тянулись другие. Нашего глубокоуважаемого Анатолия Ивановича призвали в армию, хотя он давно пережил призывной возраст.
Шел 1939 год. Осложнилась международная обстановка. Гитлеровская Германия, подталкиваемая странами Запада, рвалась на восток; началась оккупация Польши, после которой она непосредственно выходила к нашим границам. Агрессивные устремления Германии заставили Советское правительство принять ряд мер по укреплению обороноспособности страны. Среди них - увеличение численности Красной Армии за счет призыва тех, кто имел отcрочку от военной службы, и пополнения ими войск, а так же развертывания новых соединений и объединений. Поэтому из запаса стали призывать командный состав и тех, кто по разным причинам не служил в армии. Примерно через полгода таким же образом призвали и моего дядю Павла Варламовича, которому к этому времени было уже за 30.
Мы очень сожалели, что с нами не будет Анатолия Ивановича, поэтому с недоверием отнеслись к новой молодой учительнице Любови Петровне Боровковой, которую с такой же юной подругой назначили учителями сразу же после окончания Краснотуранской средней школы и краткосрочных педагогических курсов. Любовь Петровна внешне была заметной: высокого роста, русоволосая с открытым чисто славянским лицом, собой она несла какую-то скрытую силу и уверенность в себе. Все это заставляло нас учеников робеть перед ней, в какой-то мере даже бояться ее, хотя она никаких репрессивных мер против нас не предпринимала.
Поселились они у наших соседей - Ефремовых, где вдвоем снимали одну комнату. По каким причинам, я не знаю, но с первых шагов ее педагогической деятельности, я оказался у нее фаворитом или как тогда говорили - любимчиком. Несмотря на свою принципиальность и строгость, ко мне у нее на занятиях было какое-то особое расположение. Как бы я не готовил уроки и не отвечал на заданные вопросы, оценка мне почти всегда была “отлично”. Вначале я был рад такому стечению обстоятельств, но затем мне уже стало стыдно перед ребятами и, чтобы хоть как-то оправдать получаемые оценки, я вынужден был усиленно заниматься. Но все же, как мне казалось, на “отлично” я не тянул, хотя и старался.
Ее расположение ко мне я объясняю тем, что они с сестрой Екатериной в какой-то период жили вместе на одной квартире, учась в Краснотуранской школе. Хотя они близкими подругами не были (Катя была на пару лет моложе ее), но приятельские отношения у них сохранились. А может, у нее было предчувствие будущих наших родственных отношений: ее сестра Иуния в 1949 году стала женой Григория. После года работы в нашей школе она уехала. К сожалению дальнейшая жизнь Любови Петровны, на мой взгляд, не была благополучной.
В третьем классе остались практически все те же предметы, что были во втором. Большинство учебных предметов, кроме пения, мне не нравились. По грамматике (русскому языку) заставляли учить наизусть (зубрить) все правила подряд и это продолжалось до 7 класса включительно. Бездумное заучивание правил без логического объяснения их необходимости и причин их появления, отбивало всякую охоту заниматься родным языком. Особенно это было характерным в 5-7 классах. Правда, учась в 7 классе в Краснотуранске, я только там начал кое-что понимать в правописании и в русском языке вообще. Русский язык тогда вела опытный педагог Елена Евстропиевна К. Она могла не просто убедительно пояснить ту или иную тему, но, главное, умела привести при объяснении такие обоснования, которые давали возможность надолго запомнить рассматриваемое правило.
Интересным предметом могла быть физкультура, но во всех школах, где я учился, она была второстепенной дисциплиной, с которой никто не считался. Кстати и вели ее не специалисты, а менее загруженные преподаватели. Все занятия были посвящены выполнению простейших упражнений, таких как поднятие рук, наклоны, приседания и подобные им. Поэтому все занятия проходили не интересно, с шалостью учеников и руганью учителя. Такой подход к этому очень нужному предмету был и в других школах, даже не в такой глуши, как наша. Причин здесь несколько. Главная - шла с высших эшелонов: наркомата просвещения и отделов народного образования, где не принималась во внимание важность этого предмета. Поэтому не готовили специалистов по физической подготовке, не разрабатывались толковые методики проведения занятий по этой дисциплине и их проводили кто как мог. Например, у нас в 4 классе занятия по физкультуре проводил демобилизованный красноармеец, который все эти редкие уроки, сводил к армейской физзарядке.
Уроки пения проходили под руководством своего учителя. Обычно нас выстраивали в 3-4 ряда у доски, и мы разучивали песни, как правило, новые. В результате современные и популярные песни, особенно патриотические, мы знали, хотя у нас не было ни радио, ни тем более телевидения. Кстати впервые радио я услышал только в 9 лет. Это было летом в Моисеевке. За несколько дней до официального открытия в селе радиоточки всем жителям объявили, что в конторе колхоза будет установлено радио и желающие его могут послушать. Задолго до назначенного часа у конторы собралась достаточно большая толпа, значительную часть которой составляли дети и пожилые. Пришли и мы с дедом Варламом. В самой большой комнате конторы были расставлены скамейки и стулья, а на стене повесили черную тарелку. Сказали, что это и есть радио.
Мы расселись и с нетерпением стали ожидать, когда же оно заговорит. Наконец, в репродукторе что-то затрещало, защелкало и через несколько минут сквозь этот шум прорезался женский голос. Она говорила долго. Все можно было разобрать о чем шла речь, но нам это показалось неинтересным и мы убежали. Дед же Варлам сидел до позднего вечера, пока не выключили радио. И в последующие дни он продолжал ходить его слушать, однако, через неделю радио замолчало. Как я сейчас понимаю, у радиоприемника вышло из строя питание - сели батарейки. Дед запомнил до мелочей все, о чем говорили по радио. Даже через несколько лет, в войну он все с возмущением вспоминал слова диктора о том, что мы сейчас создали такие запасы хлеба, которых хватит не менее чем на 10 лет. “Так, где же они, эти запасы,- ворчал он,- если мы последнее отдаём, а сами голодаем”.
В четвертом классе добавились новые дисциплины: история и география, таким образом, с окончанием этого класса завершалась общеобразовательная начальная подготовка, итогом которой были экзамены или как тогда их называли - испытания. Испытания проводились торжественно, к ним нас готовили, и мы откровенно их боялись. В дни проведения каждого экзамена мы одевали свою лучшую одежду и с трепетом шли на них. Из выходной одежды у меня, как помню, была белая рубаха - косоворотка, вышитая по стоячему воротнику и по накладке от него вниз, а также по низу. Рубаха носилась навыпуск с пояском или ремешком. У меня в качестве пояска был специально для этой цели плетеный шелковый шнурок с кисточками на концах. Такие пояски продавались только в городе, они тогда были у нас в большой моде и мне его подарил кто-то из приезжавших к нам. Эту рубаху я запомнил еще и потому, что мать больше не шила мне таких красивых рубах.
Экзамены проводились по основным предметам, в том числе и по истории. По ней экзамен, в отличии от других дисциплин, принимала комиссия в составе трех человек. Суть этого экзамена заключалась в том, что члены комиссии задавали вопросы, а экзаменующийся отвечал на них без подготовки. На этом экзамене я получил оценку “отлично” и шел домой окрыленный такой победой. Огромное желание было с кем-нибудь поделиться, но майский день был солнечный, теплый все были заняты на работе, и я так никого не встретил; не было никого и дома - родители на работе, а дед, как всегда, на рыбалке.
Частая смена учителей, конечно, влияла на качество обучения. Однако строгая дисциплина и достаточно жесткий контроль за учебой подстегивали всех, и в следующий класс переходили только достойные, которые не имели плохих оценок. В результате в классах было много второгодников и даже третьегодников и большой возрастной разнобой. Так, в нашем классе некоторые ученики были на 4-5 лет старше меня. Например, со мной за партой сидел в 6 классе Павлюченко Михаил. Это был паренек плотного телосложения и значительно выше меня ростом, скромный и молчаливый. Он был старше меня на 5 лет. В первом полугодии его чуть ли не с уроков вызвали в военкомат, призвали в армию и, по-видимому, сразу же без достаточной подготовки отправили на фронт, Через полгода после призыва его родители получили похоронку (извещение о гибели). Вместе с нами училась и его младшая сестра Валентина - старательная и активная ученица. В последствии, работая долгие годы секретарем Беллыкского сельского совета, была самым уважаемым человеком в селе.
Основными дисциплинами в школе, естественно, были русский язык и арифметика (до 5-го класса включительно). Если по другим дисциплинам у меня не было никаких проблем, то с этими предметами я всегда испытывал определенные трудности. Я не могу сказать, что плохо соображал или не знал материала в этой области, а сложности, как считаю, возникали из-за моей неусидчивости и отсутствия воли подумать над заданием, если его нельзя было выполнить с ходу.
Впоследствии обстановка заставила меня посерьезнее отнестись к этим дисциплинам, и я выработал свои методы работы, которые в значительной мере помогали в их освоении. Но это было уже после 7 класса, а до этого все решалось с трудом. Бывало, долго бьюсь над какой-нибудь задачей и никак не могу ее решить. Обращаюсь к деду Варламу, мол, как решить эту задачу, зачитываю ему её условие. Он был неграмотный, однако немного подумав, всегда давал правильный ответ, но ответ на задачу можно было посмотреть и в задачнике, Поэтому его решение меня не удовлетворяло. Начинаю его пытать, как он ее решил, какие вопросы ставил, прежде чем получить ответ. “Никаких вопросов я не ставил, - говорит он, - а вот ответ такой...” Это, естественно, не укладывалось в рамки решения задачи, а поэтому снова приходилось ломать над ней голову.
По русскому языку было проще, так как я изучил свои возможности. Если диктант, а в последующем сочинение, я проверял после их написания один раз, то всегда получал оценку не менее “удовлетворительно”, после двух проверок - хорошо. Но вся беда была в том, что я не мог себя заставить проверять написанное, поэтому оценки по родному языку у меня всегда были невысокие. На выпускных экзаменах в средней школе и при поступлении в Иркутский Горнометаллургический институт ответственность заставила меня тщательно проверить написанное сочинение, в результате по русскому языку я получил оценку “хорошо”, а в институте - “отлично”.
1941 год. 22 июня я запомнил хорошо. Мне было 11 лет, но я до сих пор ощущаю то тревожное предвоенное время и напряженность людей в предчувствии беды. У нас не было радио, мало кто читал газеты, но и в этом далеком сибирском селе, все жили в ожидании войны и, когда нам в последствии пытались доказать, что война была неожиданной, внезапной, я этому никогда не верил. Все в то время знали, что война вот-вот начнется. Предпосылками для этого были: призыв в армию всех, имевших ранее отсрочку, задержку с демобилизацией отслуживших в армии (а их уже давно ждали дома), информация о напряженной международной обстановке, расширяющаяся агрессия фашистской Германии и т.д.
В этот воскресный день я пошел к товарищу, Вовке Говорину. Его мать, Зинаида Филипповна, была начальником почтового отделения и у них всегда можно было посмотреть и почитать журналы и газеты, которые приходили в Беллык и прилегающие деревни. Своих журналов мы не выписывали, а получали только газеты: районную “Социалистический путь” и краевую - “Красноярский рабочий”. Правда в том году отец выписал мне персональную газету - “Сталинские внучата”, которая издавалась в Красноярске. Газета была мало интересной, но я считал своим долгом ее всю прочитывать, ведь она была выписана лично для меня. С началом войны издание этой газеты прекратилось. Посмотрев журналы, я остановился на “Мурзилке”, а он тогда был более серьезным, чем сейчас, и рассчитывался на пионерский возраст. В этом номере был напечатан рассказ М.Горького “Данко”. Он настолько меня ошеломил пафосом героизма и так увлек, что я прочел этот рассказ не отрываясь, на одном дыхании. Я был потрясен мужеством и самоотверженностью Данко и с комом в горле, наверное, еще долго бы сидел, осмысливая прочитанное, как раздался телефонный звонок (на почте был коммутатор и телефон) и Зинаида Филипповна упавшим голосом сказала, что началась война. Не представляя еще всех последствий и жестокости начавшейся войны, но с предчувствием большой беды и утраты чего-то дорогого и необратимого, пошел домой. Это было в воскресенье, около 12 часов дня. Дома были мама, хлопотавшая у печки, и Григорий, что-то мастеривший за столом. Скрывая волнение и пытаясь в какой-то мере шуткой смягчить известие, я сказал, что Григорию ( ему было 16 лет) пора собираться в армию, так как началась война с Германией . Мать, никогда не повышавшая на нас голоса, вдруг истерично закричала на меня:
- Что ты мелешь? Прекрати болтовню. Разве этим шутят?
- А я и не шучу, - испугавшись ее крика, промямлил я,- о войне только что передали по телефону из Краснотуранска.
Мама заплакала. Кончилась мирная жизнь, начались тяжелые и суровые военные будни. Каждый день большие группы мужчин на подводах отправлялись в Краснотуранск, а оттуда в Минусинск, где формировались воинские эшелоны, отправляемые затем по железной дороге из Абакана в Ачинск и далее - на фронт. Пьянок, которые так характерны сейчас при проводах в армию, тогда не было, поэтому не видно было на проводах крепко подвыпивших призывников. В тоже время чувствовалась нервозная угрюмость большинства, какая-то их скованность в поведении. Лишь некоторые изливали свои чувства словами прощальной песни. Помню как призывник Антоненко, проходя в окружении семьи и близких, провожавших его, пел:
Последний нынешний денечек гуляю с вами я друзья,
А завтра рано, чуть светочек, заплачет вся моя семья.....
Именно слова такой песни отражали состояние мобилизованных. Проводы Антоненко запомнились, наверное, еще и потому, что менее чем через год он вернулся домой с фронта с покалеченной рукой. За ним вернулось инвалидами еще несколько человек. На большинство призванных из села приходили похоронки.
Екатерина заканчивала Краснотуранскую среднюю школу и 22 июня у них должен быть выпускной вечер. Вечера, насколько я помню, не получилось. Всех ребят - выпускников их школы, а им исполнилось по 18-19 лет, сразу же призвали в армию. Многие из них так и не вернулись с войны. К концу первого года в селе осталось лишь несколько человек мужчин старшего мобилизационного возраста, которых назначили на освободившиеся руководящие должности бригадиров, заведующих фермами (крупного рогатого скота, овцеводческой, свиноводческой и др.). Но и они не долго продержались. В начале 1942 года в селе остались только женщины, несколько трудоспособных стариков и дети. Они и стали основной руководящей и рабочей силой в колхозе, но председателя колхоза назначили со стороны. Им оказался колхозник одного из сел района, имевший “броню” от призыва в армию, как специалист по сельскому хозяйству и, награжденный перед войной за трудовые успехи орденом “Трудового Красного знамени”. Безграмотный, не имевший опыта такой работы, но любвеобильный, он много сделал для развала такого сильного хозяйства, как Беллыкский колхоз. Свою основную задачу он видел в том, чтобы все отдавать государству, выполняя указания районного начальства. Правда, в этих условиях и толковый руководитель вряд ли смог что-либо сделать для укрепления колхозного хозяйства и улучшения жизни колхозников.
В августе пришла повестка для призыва в армию и отцу. Ему было 43 года, но он по сути дела был инвалидом, так как от ранений в Гражданскую войну почти не видел одним глазом ( зрение было всего 15%), неполноценным был и другой. Тем не менее его почти каждый месяц вызывали в военкомат и снова отпускали.
Еще после первого вызова его обязали готовить для военной службы призывников (17-18-летних ребят) из Беллыка и прилегающих к нему деревень. С ними он занимался каждый месяц не менее, чем неделю, методом своеобразных сборов, обучая их строю, владению винтовкой, элементам тактики и укрепляя их физическую выносливость путем многокилометровых марш-бросков. К порученным обязанностям он относился с большой ответственностью. К занятиям тщательно готовился, хотя времени у него было мало, так как от работы его никто не освобождал. Его былая унтер-офицерская закалка и умение обучать солдат, я думаю, многое дали молодым ребятам, которые фактически после призыва шли прямо на фронт. Весной 1942 года окончательно призвали в армию и отца, направив его в начале служить в нестроевую часть, а через некоторое время - на фронт.
Богатый прежде колхоз Беллыка, основанный на зажиточных крестьянских хозяйствах, постепенно приходил в упадок. Автомобильную и гусеничную технику взяли для нужд фронта, оставили лишь ту, которая почти не двигалась; конское поголовье забирали партиями и к концу войны лошадей почти не осталось; также мало осталось и другого скота - все отправлялось для нужд армии; заготавливаемые на зиму корма для собственных нужд, тоже забирали, оставляя колхозное поголовье скота фактически на гибель. Сельхозтехника из-за отсутствия запчастей и вследствие износа приходила в негодность, выручала старая крестьянская техника на конной тяге: плуги, сенокосилки, жатки и т.д. Но и они требовали постоянного ремонта.
Но что следует отметить, так это отсутствие ропота недовольства создавшейся обстановкой. Женщины - основная движущая сила колхоза, работали с большой ответственностью, не считаясь со временем и заботами о своем личном хозяйстве, которое было основным источником существования их семей.
“Все для фронта, все для Победы!”.
Этот призыв был основным доводом и убеждением в работе и в сдаче продукции государству. И это все воспринималось с пониманием, хотя сами обрекали себя на голодное существование: колхозники практически ничего за свой труд не получали, помимо этого еще сдавали натуральный налог со своего личного хозяйства.
Иногда устраивали даже субботники и воскресники, но так как все дни были заняты работой, а выходных не бывало, их устраивали в ночное время. Вспоминаю один из воскресников. Объявили, что ночью устраивается воскресник по скирдованию. Был конец сентября и стояла прекрасная погода - “Бабье лето”.
На воскресник вышли все, никто никого не подгонял. Мы - 13-ти летние мальчишки возили с поля снопы к месту, где скирдовали. Подвезя на телеге снопы, их нужно было вилами подать на скирду, но так как она становилась всё выше и выше, подавать становилось всё труднее и труднее. Снопы были тяжелые и подавать их уже не было сил, от натуги болели мышцы рук, а женщины, что скирдовали ещё подначивали:
- Ну, что же ты за мужик, не можешь толком сноп подать?
Едва - едва выдержал эту нагрузку до конца работы. После этого не менее месяца я не мог притронуться из-за боли к мышцам рук.
Осмысливая тот период с современных высот, можно удивляться: зачем отдавать все корма, оставляя свой скот гибнуть от голода? А в конце войны значительную часть оставшегося скота, добровольно - принудительно отдавать в освобожденные районы? Лично я не уверен, что этот скот смогли довезти до места назначения. На мой взгляд в этом повинны временщики, руководители, которых присылали со стороны в местные органы власти. Для них главным было выслужиться, не задумываясь о последствиях. Ведь все это можно было делать более рационально, без большого ущерба для колхозных хозяйств - основной базы существования государства.
К середине войны в результате всех упоминаемых выше поставок оказалось, что работать в колхозе не на чем. Тогда пришло указание сверху проводить сельхозработы (пахота, боронование, перевозки и т.д.) на личных коровах колхозников. Естественно, отдавать своих коров в работу, желающих не было. Но призыв “Все для фронта, все для победы”, а также другие меры убеждения и целей достигли. Хотя все понимали, что коровы не приспособленные к такому труду, не будут давать молока. Получился замкнутый круг. В последствии в колхоз прислали до десятка молодых быков, однако поправить дело с их помощью было не возможно.
Голодал и народ. Не всех выручали подсобные хозяйства, в результате много было случаев смерти от голода. Так, полностью вымерла от голода семья наших соседей Пермяковых, остался в живых только один их сын Иван и то лишь потому, что его пятнадцатилетнего подростка, взяла себе в мужья одна 40-летняя вдова.
Мы с матерью почти всю войну жили вдвоем, не считая деда Варлама, который умер в 1943 году. Катя первый год после 10-го класса работала воспитателем в детском доме, который с началом войны образовался в Беллыке. В него были собраны все дети района, не имевшие родителей, а также тех (в основном немцы), у кого родителей мобилизовали на “Трудовой фронт”. Второй год она работала учителем в с.Старо-Свиньино (в 40-50 км восточнее Беллыка), а в 1943 году поступила в Красноярский Педагогический институт.
Григорий одно время работал секретарем сельсовета, а затем продолжил учебу в Краснотуранской средней школе, но в январе 1943 г., их 18- летних ребят призвали в армию, досрочно выпустив из 10-го класса. Всех их, как имеющих среднее образование, направили в военные училища. Григорий имел проблемы со зрением, поэтому его направили не в военное училище, а в милицейское - Иркутскую Милицейскую школу. Учеба в училищах велась по программам военного времени (сокращенным) и длилась не более года, поэтому он уже через год вернулся в Краснотуранск (был направлен служить в местное отделение милиции) младшим лейтенантом.
Григорий Антонович, Александра Варламовна, Екатерина Антоновна. 1947 г.
Жить во всех отношениях было трудно. Мать работала санитаркой на ветучастке, а затем - и в роддоме, который создали в селе на второй год войны. Причину его создания объяснить сложно, так как рождаемость в это время резко упала, и роста ее не предвиделось. Может из-за того, что увеличилось количество абортов, которые делали, зачастую со смертельным исходом, доморощенные “акушеры”? За работу мать получала самую минимальную зарплату, которая существовала в Союзе. Если не изменяет память, то это была сумма порядка 300 рублей. Для сравнения: булка черного хлеба в Красноярске стоили 270 руб., столько же стоило ведро картошки. Все эти деньги отправлялись Екатерине, но для пропитания, такой суммы ей, естественно, не хватало. А ведь у нее, 20-летней девушки-студентки, были и другие жизненные потребности, связанные с одеждой, обувью, бытом. Как она выкручивалась в этой ситуации, уму не постижимо. Правда, периодически с различного рода оказией мы отправляли ей продукты. Выручало еще и то, что мать умела вязать тонкие белоснежные шерстяные платки, типа оренбургских, которые в Красноярске можно было продать без задержки за 500 руб. Но связать такой платок было не легко: за зиму 1-2 не больше, летом, естественно, на это времени уже не было.Сами мы с ней жили только за счет подсобного хозяйства. Хлеба почти не было. Основным продуктом была картошка, но и ее приходилось экономить. Несмотря на то, что мы ежегодно выращивали до 50 мешков картошки, на питание ее еле-еле хватало, так как необходимо было до 25-30% сдать государству, а также кормить домашнюю живность, особенно свинью. Тот картофель, что сдавался государству, как правило, погибал в пути. Дело в том, что в нашем регионе картошку копают в сентябре, а в конце этого месяца, уже начинаются заморозки. В октябре начинались устойчивые морозы и ее не всегда успевали довезти баржами даже до Красноярска. Так, в 1943 году несколько таких барж вмерзло на Енисее примерно в 10 км от нас по течению. Мать неоднократно посылала меня за этой картошкой на санках, так как ее было разрешено брать всем кто хотел. Для пищи она не годилась, но для корма скоту она вполне подходила. В тот год я привез ее столько, сколько сдали государству.
В настоящее время много можно слышать о репрессиях того периода. Репрессии, если их можно так назвать, были в обобщенном виде двух типов: устранение политических противников в борьбе за высшие эшелоны власти и наказание граждан за нарушение законности, очковтирательство и откровенное вредительство. Примером последнего может быть упомянутый выше сбор с населения в нашей местности картофеля и его фактическое уничтожение под видом суровых климатических условий. Можно с уверенностью сказать, что “в верх” было доложено о перевыполнении всех плановых заданий. На самом деле это было откровенное вредительство, которое заслуживает сурового наказания. Таких примеров можно приводить массу. Виновники подобных “побед” часто попадали под карающий меч правосудия, но не до всех этот меч доходил. В годы войны кара правосудия добралась и до нашего районного начальства. Все партийное и советское руководство было снято с должностей и всех их осудили за разного рода преступления и моральную распущенность. Думаю, что в 90-х годах, они попали в категорию жертв сталинских репрессий.
То, что в той сложной обстановке мы могли жить в целом не худшим образом, к тому же обеспечивать учебу в институте сестре, заслуга матери. Она была очень работоспособной и изобретательной женщиной. Мне кажется, что оставь ее в пустынной местности или где-нибудь в тундре, она и там бы не только выжила, но и создала сносные условия для существования. Она умела делать буквально все, что нужно в сельской местности: пахать, косить, содержать в высокоурожайном состоянии огород, ухаживать за домашним скотом, зарубить гуся или курицу, зарезать овцу, содержать в чистоте и порядке дом, шить, вязать и еще многое другое, не говоря о ее удивительных кулинарных способностях. Я вспоминаю работу с нею на покосе, когда она показывала как надо обращаться с косой и косить. Глядя на размашистую косьбу матери, невозможно было не любоваться её мастерством. Невольно приходят на память строки из А.Н. Некрасова о русской женщине-матери:
“...И голод, и холод выносит,
Всегда терпелива, ровна,
Я видел, как она косит:
Что взмах - то готова копна!”
Как я уже отмечал, что основной пищей у нас была картошка. Мама могла из нее готовить много разнообразных и вкусных блюд, поэтому и не удивительно, что картошка мне не только не приелась за годы войны, а напротив, до сих пор я отдаю ей предпочтение перед другими продуктами. Возвращаясь к существовавшим тогда порядкам в колхозе, следует отметить пренебрежительное отношение к жителям села и их нуждам. Одно то, что они в войну почти ничего не получали, другое - пропадающие отходы от сельхозработ, жителям не разрешалось использовать для своих нужд.
Например, после молотьбы на токах оставалось много мякины вперемежку с зерном, но ее не разрешали брать, хотя все знали, что это все сгниет. Естественно, это была не государственная политика, а глупость местного начальства. Нельзя также было в поле собирать колоски после жатвы, которые все равно пропадали. Преступлением считалось срывание колосков в неубранном поле. Через дорогу от нас жила семья Огородниковых. Так, старшую их дочь Васену, отличную работницу, веселую и неунывающую молодую женщину, осудили на несколько лет только за то, что сорвала пучок колосков пшеницы, кстати по доносу кого-то из тех, с кем она работала. Бороться с воровством необходимо, как и поддерживать порядок в каждом коллективе, но кара за каждый проступок должна быть соответствующей. За приведенный выше проступок вполне можно было ограничиться небольшим штрафом или, в крайнем случае, принудительными работами.
В школе жизнь шла более спокойно, но напряжение войны оказывало влияние на все ее стороны. В пятом классе появилось несколько новых предметов, и вместо одного учителя каждый из них вел отдельный преподаватель. Немецкий язык у нас стала вести молодая, только что закончившая институт, и очень интеллигентная девушка, никогда раньше не соприкасавшаяся с сельской жизнью. Она остро реагировала на всякие запахи, которых в любом классе всегда предостаточно: кто-то наелся чеснока или лука, кто-то - редьки, а некоторые курили. Каждый ее урок начинался с “фуканий”: - “ Фу, какой тяжелый воздух”. “Фу, фу - невозможно дышать”. “Фу, фу... да где же вы набрались этих запахов?”...
Мы, не сговариваясь, сразу же после первых таких уроков стали приучать ее к различным запахам. Ребята считали за правило приносить чеснок и натирать им стол учительницы, ее ручку , чернильницу. Некоторые приносили трут (специально обработанный березовый гриб), который не горел, а тлел без дыма, выделяя гамму специфических запахов. Поджигая его, мы клали за классную доску. В этом случае “фуканье” продолжалось почти весь урок. Кстати, трут в каждом доме был незаменимой вещью. Спички в годы войны были большим дефицитом, их трудно было где-то купить, достать. Может в крупном городе с ними и не было проблем, у нас же их не было, как и мыла. соли и других предметов первой необходимости. Выручал трут и кресало. Положишь размочаленный кусочек трута на кремень (камень твердой породы), прижмешь его пальцем и, чиркнув пару раз кресалом по кремню, поджигаешь трут вылетевшей искрой. Трут начинает тлеть. После этого его необходимо побольше раздуть и поджечь лучину. Кто не хотел заниматься этим способом добывания огня, бегал с совком по соседям и просил горящих углей.
Через год учительница немецкого языка уехала, а вместо нее уроки немецкого стал вести молодой и очень скромный до застенчивости, немец-переселенец с Волги. Специального образования у него не было, а доверили ему этот предмет только потому, что он знал свой родной немецкий язык. Совладать с классом он не мог и мы забыли за время учебы с ним даже то, что знали год назад. Зимой его, как и всех немцев взяли в “трудовую армию”. Была такая организация, наподобие современных расконвоированных осужденных. В нее были направлены все взрослые немцы (мужчины и женщины) без детей, которых распределили по детским домам, или оставили со стариками, у кого они были.
Оценивая в целом уровень подготовки учителей, можно сказать, что он у них был достаточно высоким, и если бы оценивать педагогический коллектив в пятибальной системе, то я большинству учителей поставил бы оценку “хорошо”. По-прежнему активно действовала пионерская организация: проводились сборы (линейки), где решались в основном вопросы вклада нашей организации в дело успеваемости, изучения военного дела и помощи колхозу. Функционировали в школе различные кружки, особенно драматический, военного дела, акробатический, и др.
Кружки по военной тематике действовали отдельно от плановых занятий по военному делу, это были, своего рода, факультативные занятия. На них мы изучали оружие (винтовку, гранаты. стреляли из малокалиберной винтовки), санитарную подготовку ( Готов к санитарной обороне - ГСО), защиту от химического оружия ( противохимическая оборона - ПВХО). В конце курса изучения принимался зачет по каждой дисциплине и выдавался значок: “Ворошиловский стрелок” (в младших классах - “Юный ворошиловский стрелок”), ГСО и ПВХО. Каждый такой значок, особенно “Ворошиловский стрелок”, был гордостью получившего и завистью других ребят, не одолевших эту подготовку или не принимавших участие в этих кружках. Значки были красиво оформлены и крепились к колодочке двумя серебристыми цепочками. Вспоминая эти годы, следует сказать, что вневойсковая подготовка населения, начиная с детей была поставлена на высокий уровень, при том без какого-либо принуждения, а на чисто познавательном или спортивном уровне. В городе возможности охвата населения и, прежде всего молодого, были значительно больше, чем на селе. Это и сдача норм ГТО (готов к труду и обороне) с получением значка, различного рода спортивные соревнования, прыжки с вышки в парках на парашюте, стрельба из пневматического оружия в тирах и многое другое. Большую роль в этом деле играли ОСОВИАХИМ и военкоматы. Такая подготовка молодого населения сказалась в годы войны, когда не всегда обученные новобранцы вынуждены были идти в бой, или на действиях партизан в тылу врага. Кто может подсчитать сколько она спасла молодых жизней и как способствовала успехам в бою?
На акробатической секция мы в основном строили модные тогда пирамиды. Их сущность заключалась в том, что становясь на плечи, спины или колени друг друга, держась взаимно руками, нужно было построить многоярусную акробатическую фигуру. При этом каждый выполнял строго отведенную ему роль, и чем сложнее была пирамида и быстрее строилась, тем выше она оценивалась, а при выступлениях перед зрителями, такая фигура получала больше аплодисментов.
В драматическом кружке репетировали простенькие патриотические пьесы, а затем на школьных вечерах или праздничных вечерах в сельском клубе их показывали. Зрителей всегда было много, так как других развлекательных мероприятий в селе не было, за исключением кино, которое привозили раз в один-два месяца.
В школе актового зала не было, а поэтому представления проходили в широком коридоре первого этажа. Для этого расставлялись стулья, а сцену оборудовали из сдвинутых классных столов. Иногда в этом импровизированном театральном зале выступали и приезжие настоящие артисты. Там впервые прозвучала у нас в начале первой военной зимы популярная песня тех лет “Огонек”.
В Беллыкской школе была своя библиотека, и все мы активно пользовались ее услугами, особенно в период учебного года. Длинные зимние вечера заполнялись помимо прочего чтением книг при керосиновой лампе - коптилке (без стекла). Мне нравились произведения на военную тематику. Этому способствовала популяризация Красной Армии во всех печатных изданиях и в кино, особенно, начиная с военного конфликта на Дальнем Востоке у озера Хасан в 1938 году. Тогда Япония военным путем прощупывала крепость наших дальневосточных рубежей и силу нашей армии.
По поводу этих событий проводилась большая патриотическая компания. В газетах и журналах печатались иллюстрированные репортажи с места боев, показывались героизм и мужество наших красноармейцев и командиров, давались снимки отличившихся и награжденных. Появились на эту тему и книги, которые нами зачитывались в буквальном смысле до дыр.
Лето - прекрасная пора. Солнечные и теплые дни, вода, лес, горы...,что может быть лучше для ребят. Рыбалка - развлечение и промысел одновременно, как для детей, так и взрослых, она бала любимым нашим занятием, тем более тогда рыбы было еще достаточно и в Енисее свободно можно было поймать даже стерлядь. Ловили рыбу удочкой, а на речке - бреднем и вершей. Мать связала нам с Григорием двухметровый бредень и мы часто в компании с другими ребятами бороздили речку Беллык или воду у берега Енисея.
Уловы были достаточными, особенно на речке, так своим бреднем мы добывали до ведра хайрюзов - прекрасной рыбы, которая обычно водится в горных реках. На удочку ловили окуня, ельца, щуку, а в озерах (старицах) - карася, леня и др., а умельцы ловили летом налимов руками. Известно, что налим днем в жаркую погоду забивается под камень или корягу, и находится в полусонном состоянии. Обшаривая их в воде, нащупывают налима и, захватывая под жабры или наколов обычной вилкой, выбрасывают его на берег.
Осенью с появлением первого льда мы шли глушить рыбу. Лед в это время всегда был чистым и прозрачным, как стекло, поэтому через него хорошо просматривалась вода до самого дна, в том числе и плавающая в ней рыба. Рыба, прикрытая льдом как панцирем, не испытывала боязни перед человеком и плавала спокойно, поднимаясь почти до самой корки льда. Этим мы и пользовались. Как только она подходила ко льду, по ней наносили удар колотушкой или обухом топора. Лед пробивался и оглушенная рыба животом к верху всплывала в пробитую лунку.
В связи с этим вспоминается забавный случай. В одно из воскресений октября ранним утром мы с Винькой Мартыновым, закадычным другом того времени, пошли глушить рыбу на речку и идя по ней постепенно вышли на Енисей, решив попробовать и там, хотя понимали, что на глубокой воде, едва ли что добудем, но все же рассчитывали, что у берега на мелководье, нам повезет. Материально Мартыновы жили бедно, семья была большая, и они всегда испытывали затруднения во всём, в то числе и с одеждой. Так как мы отправлялись рано, он одел пальто, только что приобретенное для его старшей сестры, надеясь что вскоре вернется и она этого не заметит. Енисей еще не замерз, но забереги льда были уже достаточно большими и местами достигали 20-30 метров. У меня были коньки, и я быстро передвигался, а он потихоньку, смурыжа ногами, потихоньку двигался за мной по скользкому льду. С собой у нас были топоры. На мелководье у берега мы добыли несколько ельцов и небольших щук. Наконец, мы увидели огромного, около метра, налима, который медленно плыл от берега в глубину. Забегая вперед и стуча ногами, мы старались отогнать его к берегу, где на малой глубине можно было бы оглушить, но он, не обращая на нас особого внимания, продолжал плыть в своем направлении лишь изредка чуть-чуть меняя курс. Увлекшись борьбой, мы не заметили, как оказались у самой кромки льда. Он затрещал и стал ломаться. Я на коньках быстро отбежал от ломающегося льда, а Винька провалился и с головой ушел в воду. Наконец он появился из воды и стал цепляться за лед. Однако лед был еще тонким, поэтому ломался и он ни как не мог выбраться из воды. Глубина воды была, наверное, около 1,5-2-х метров, так как он провалившись, дна не достал. Намокшая одежда и быстрое течение тянули Виньку под лед. Положение оказалось критическим.
Приблизиться к нему я ни как не мог, так как лед трещал и начинал ломаться, не было и веревки, чтобы бросить конец. Бежать на берег и искать палку было бессмысленно - он в таком положении не продержался бы и несколько минут, Идея возникла внезапно: снять телогрейку и с её помощью его вытянуть на лёд.. Я ползком подобрался ближе к нему и бросил ему конец телогрейки. Он ухватился за рукав и, ломая лед, с трудом, но все же выбрался из воды.
К происшедшему мы отнеслись как к случайному недоразумению. Более сложным был вопрос с мокрой одеждой, особенно с пальто его сестры. Выход был найден. Кресало, кремень и трут у нас были и мы без труда разожгли костер, вокруг которого развесили его мокрую одежду. Температура воздуха была около -10 град. Он одел мою телогрейку, а чтобы не замерзнуть, начали бегать, да так заигрались, что забыли про одежду.
Когда подошли к костру, он уже погас, но дымилось пальто - оно висело ближе всего к огню. Остальная одежда была почти сухой. Затушив тлеющую вату пальто, мы были поражены: на самой середине спины зияла дыра размерами 10х12 см.
Хотя мой друг никогда не унывал, здесь он растерялся, был в шоке: домой ему хода не было. Побоев он не боялся - его били часто. Ему было страшно видеть состояние сестры, которая так дорожила только что приобретённым пальто. Пытаясь найти выход из создавшегося положения, я предложил пойти к нам, где мама что-нибудь придумает.
Действительно, вникнув в нашу беду, она быстро нашла выход из этого положения: подобрала из своих многочисленных лоскутков такие, которые подходили по цвету к верху пальто и к его подкладке. Швейной машинкой и вручную она так искусно заделала дыру, что ее за 1,5-2 метра даже не было заметно, а вблизи - надо было тщательно присматриваться, чтобы увидеть заплатку.
Настроение у моего друга подскочило до верхней отметки, он снова стал как всегда бесшабашным, беззаботным и весёлым. Я пошел его провожать, чтобы при случае ему помочь. Дома его уже ждали. Он артистично и, вроде бы, с явным неудовольствием и обидой бросил пальто сестре на руки, а сам полез на печь. Заделанную дырку заметили только через несколько дней, когда его сестра возвращалась из школы, а дома долго не могли понять, откуда и как эта заплатка появилась. Бить Вениамина не стали, не зря говорят, что время все лечит и сглаживает.
Вот и в этом случае, он пренебрежительно с чувством победителя выслушал поучения матери, да несколько острых, но уже беззлобных слов сестры.
Мама шила хорошо. Нас она обшивала полностью, при этом старалась шагать в ногу со временем: увидит, например, в журнале или на ком-нибудь интересный фасон, быстро сделает выкройку из газет, а остальное, как говорят, дело техники. К сожалению с тканями было очень плохо. В магазине никакого материала в свободной продаже не было. Изредка его привозили и продавали только членам потребительской кооперации, то есть тем, кто сдавал сельхозпродукты и имел определенный пай в кооперации. Но так как пайщиками состояли почти все жители села то, когда привозили ткани или по местному “мануфактуру”, очередь выстраивалась, с вечера и стояла до конца распродажи. Иногда (до войны) родители пароходом плавали в Красноярск (туда, по течению - сутки, назад трое), где жил с семьей Василий Иванович. Очереди там были во много раз больше, но и было больше возможностей отовариться. Следует отметить, что ежегодно перед началом войны количество разных товаров, в том числе и тканей, постоянно увеличивалось, что свидетельствовало о росте легкой промышленности. Весной, учась в 6 классе, заболел малярией. Надо сказать, что эта болезнь в тех местах, довольно частое явление. В простонародье ее называют лихорадкой. Она действительно лихорадит человека: то бросает в жар с температурой до 41 градуса, то начинает морозить так, что не знаешь как и чем согреться, при том дрожь настолько сильная, что трясешься как вибратор или отбойный молоток. Не знаю чем лечат малярию сейчас, тогда у нас от нее практически ничем не лечили. В лучшем случае давали пить хинин, желтый и настолько горький порошок, что без сахара его пить почти невозможно. Но так как сахара у нас не было, то приходилось его пить, запивая только водой.
Бывало только раскроешь порошок и поднесешь его ко рту, а голова уже начинает трястись от предчувствия горечи. Ощущение горечи долго не проходит. Хинин, к тому же, можно, наверное, отнести к той категории лекарств, которое одно лечит, а другое калечит. Это проявляется даже внешне: от продолжительного его употребления через кожные покровы, в том числе и на лице, проступает желтизна, как при желтухе. Болезнь захватила последний месяц учебы и переводные экзамены в седьмой класс. Когда болезнь меня немного отпустила, экзамены уже заканчивались и я был приятно удивлен тем, что меня перевели в следующий класс без экзаменов, засчитав вместо них средние годовые оценки. Но учиться в седьмом классе в новом учебном году я не стал. Как говорят, дурной пример заразителен. Многие мои товарищи-сверстники по разным причинам не учились. У них всегда было много свободного времени и они им распоряжались как хотели. Мы им всегда завидовали. Вот и я решился больше не ходить в школу. Об этом заявил матери. Она выслушала меня и на удивление спокойно, даже с каким-то скрытым удовлетворением сказала:
- Хорошо, сынок, можешь не ходить. Отдохни годик от учебы, а там видно будет.
Впоследствии я понял, почему мать так легко согласилась, чтобы я не ходил в школу. Дело в том, что закончив 7 классов, я должен был уехать учиться в 8 класс в Краснотуранск, так как в Беллыке, как уже упоминалось, была только семилетняя школа. Отправить меня одного, собственно отпустить в самостоятельную жизнь в четырнадцатилетнем возрасте, она боялась; к тому же материально обеспечить Катю - студентку и меня, она была просто не в состоянии, кем-то надо было поступиться. Мое предложение в душе ее обрадовало, так как это был выход из сложившейся ситуации.
Год пролетел, как одно мгновение, тем более, что суровые и насыщенные событиями и работой военные будни не давали возможности бездельничать. Я помогал матери по хозяйству, подрабатывал на ветучастке, а летом и осенью - в колхозе. Через год появилось желание учиться, и я без какого-либо подталкивания матери пошел в седьмой класс. К моему удовлетворению большинство учеников в классе были те, с кем я учился в разные годы раньше. Кто-то из них оставался по неуспеваемости на второй год, а некоторые, как и я, пропускали год учебы или куда-то уезжали, а затем вернулись назад. Словом входить в новый коллектив не пришлось, в нем я чувствовал себя так, словно продолжал учиться в своем старом классе. Седьмой класс в школе был выпускным, и отношение к нам было уже другим. Нас считали почти взрослыми, повысилась требовательность, стали больше уделять внимания военной подготовке. Класс этого года был небольшим, по сравнению с предыдущими годами - малочисленным, в нем было человек 18-20, из них 6-7 мальчишек, а остальные - девочки. 2/3 учащихся были местные, другие - из ближайших деревень: Байкалова, Быскар, Лепешкино и др. Так, мои близкие товарищи по учебе Даниил Вальковский и Костя Савченко, были из Лепешкино и Быскара и хотя их деревни находились вроде бы недалеко от Беллыка (по прямой - 12 и 8 км соответственно) добраться до них было не легко: летом - тропой через горы, а зимой по льду Енисея. Для езды еще была и окружная дорога, но по ней расстояние до Беллыка было около 20 км. Поэтому им родители снимали в Беллыке жилье.
К занятиям по военному делу привлекали не только мальчишек, но и девочек, так как их в это время нечем было занять. На этих занятиях изучали противогаз, винтовку, занимались строевой подготовкой. Мне кажется, что программы военной подготовки в школе не было, и учитель выдумывал темы уроков сам, выбирая ту, которую он более - менее знает. Преподавателем военного дела у нас был Воронов Семен Никифорович, прибывший с фронта раненым в руку. До армии он работал учителем математики в 5-7 классов нашей школы. Очень строгий и требовательный, Семён Никифорович больше всего любил заниматься с нами строевой подготовкой. Бывало построит наш класс в колонну по два, в голове мальчишки, а за ними девчонки, выдаст нам деревянные ружья, которые сами мы и делали, и единственную учебную винтовку Мосина образца 1901/30 г. и строем с песней водит по селу. При этом обязательно громко, чтобы далеко было слышно, командует:
- “Ать, два, ать, два, левой, левой. Выше ногу, выше ногу...!”
Картина, при взгляде со стороны, я думаю, была смешной, наверное, похлеще, чем учение инвалидов в “Капитанской дочке” А.С. Пушкина. Представьте разномастную, разновозрастную ватагу в валенках (у некоторых - родительские, на 2-3 размера больше), идущую строем, где девчонки хотя и выше ростом, но шли сзади, а малорослые мальчишки - впереди; но один из нас - Д. Вальковский был длинный, как жердь и выше всех на полторы-две головы шел в голове колонны с мосинской винтовкой, остальные - с деревянными.
О комичности нашего строя мы не задумывались, так как были восхищены собой и нашим воинственным положением. Ведь мы шли строем с винтовками, хотя и деревянными, но похожими на настоящие, которыми на фронте били фашистов, к тому же мы пели настоящие красноармейские песни. По команде Семена Никифоровича: “Запевай!”, каждый пытался начать петь первым, “Отставить!- командовал он, - Субботин, Запевай” и я дребезжащим от натуги и волнения голосом запевал популярную в предвоенные годы армейскую строевую песню:
“Из-за леса солнце всходит
Ворошилов едет к нам”...
Затем все дружно подхватывали:
“Эй, вы поля, эй, вы поля
Красна кавалерия быстро на коня.”
Кто и как пел, я не знаю, все старались кричать как можно громче, а за собственным голосом других не услышишь. А еще нам хотелось, чтобы нас видели знакомые, оценили наш взрослый и воинственный вид, а также армейскую выправку. Не в меньшей степени старался показать свои командирские качества и Семен Никифорович, то и дело демонстрируя их командами: “Ать, два, ать, два...”
После войны Воронин С.Н. перешел на свою основную специальность - учителя математики 5-7 классов. Долгое время был директором Беллыкской НСШ; обзавелся семьей, женившись на односельчанке Анастасии Фокиной, которую в первые годы своего учительства учил уму-разуму. Вместе с ней тогда учился в 6-7 классах и Григорий. С Катей у Семена Никифоровича был роман, но в основном в письмах, когда он был на фронте. Однако после возвращения она перестала отвечать взаимностью и на этом их роман был закончен.
Появилась еще одна учебная дисциплина, прообраз современного трудового воспитания (обучения). Как она называлась, я уже и не припомню, что-то вроде “Сельское хозяйство”. Смысл ее сводился к тому, чтобы дать знания учащимся по сельхозтехнике и привить им определенные навыки в работе с ней. Так как специалистов по такому предмету не было, то поручили вести занятия учителю ботаники, считая, по-видимому, эту дисциплину родственной сельскому хозяйству, как-никак она изучала растения.
Ботанику у нас вела еще молодая интеллигентная женщина, горожанка, никогда прежде не сталкивавшаяся с сельской жизнью, но по воле войны оказавшаяся в нашей сибирской глуши. Знания по технике сельского хозяйства у нее были книжные, поверхностные, а если говорить прямо, то у нее никаких знаний по этому предмету не было.
Помню на первом занятии, а это было в конце марта в самый разгар весны (организаторы, наверное, думали, что к весенним полевым работам мы изучим всю колхозную технику, и во всеоружии включимся в работу). Учительница привела нас на колхозный двор, где возле кузницы была сосредоточена и ремонтировалась техника. Она подвела весь класс к плугу и объявила, что будем изучать это сельскохозяйственное орудие. Сразу же возник недоуменный шум, а затем смех: почему учительница называет плуг орудием, ведь орудие это пушка, а плуг же не стреляет. Она попыталась нам разъяснить сущность этого термина, но мы его так и не осознали. Второй вопрос: зачем изучать плуг, когда мы его и так знаем, ведь многократно помогая родителям, а также часто играя на колхозном дворе, мы знали его досконально.
Тем не менее, учительница, заглядывая в бумажку, стала перечислять основные части плуга и их назначение. Отрываясь от бумажки, она их путала, что вызывало нашу коллективную подсказку. В конце концов она призналась, что видит плуг второй раз в жизни, первый - ей самой показали только вчера. Поэтому она попросила нас рассказать все, что мы знаем о плуге. Мы дружно стали ей рассказывать. Она только крутила головой, не зная кого слушать. В общем, учительница устройство плуга с нашей помощью изучила, о чем сама призналась в конце занятия. Таких занятий было еще два или три, на этом наше трудовое воспитание закончилось.
В 1944 году, после годичного обучения в Милицейской школе в Иркутске, Григория выпустили младшим лейтенантом и направили оперуполномоченным уголовного розыска в отделение милиции Краснотуранска. Он сразу же начал сговаривать маму переехать на жительство в Краснотуранск. Мать понимала, что ему одному жить будет сложно, ведь им выдавали мизерную зарплату, которой с трудом хватало на скудное пропитание. Кстати, форму одежды ему тоже не выдавали, и долгое время он ходил в заплатанных брюках и гимнастерке.
Григорий, Виталий, Екатерина. 1946 г.
Впервые ему выдали материал на китель только через 1,5 года после выпуска, это было сукно черного цвета, из которого он быстро сумел его пошить. Брючного материала почему-то не было. До сих пор в памяти сохранился его вид: зеленая фуражка армейского образца с суконным козырьком, хорошо и по фигуре сшитый черный китель с белыми погонами младшего лейтенанта, а в контрасте с ним, выгоревшие и застиранные хлопчатобумажные военные брюки с заплатками на коленях и на заднице, как у бывалого кавалериста; завершали этот “гвардейский” вид брезентовые голубовато-серого цвета сапоги. Сказать, что сотрудникам милиции в войну жилось хорошо, по-видимому никто не рискнет. Они находились также на военном положении и работали сутками, а обеспечивались по остаточному принципу - на много хуже чем тыловые армейские части.Второй и наиболее весомой причиной, по которой мать решилась на переезд, была моя учеба. В новом учебном году я должен учиться в 8 классе, а это значит, что жить и учиться я должен в Краснотуранске. По службе Григорию выделили “квартиру” - бывший амбар, где были прорублены три окна и оштукатурены стены. Печки не было.
Получив наше согласие на переезд, он нанял печника, который соорудил посредине нашего жилища, небольшую печку с огромной трубой. Вид от этого “архитектурного” сооружения, когда мы переехали, не стал уютнее и привлекательнее. Представим себе одну единственную, но больших размеров комнату во весь дом (примерно 40-50 кв. м.) с 4-4,5 метровым потолком; посередине - печка с высокой трубой, как у заводской котельной, и с двух сторон три окна, которые на фоне комнаты, казались совсем крохотными; мебель - стол, 3-4 стула, две кровати - это все, что мы перевезли; “удобства” , естественно, во дворе.
Переезд наметили на время моих весенних каникул, когда еще можно было проехать по льду Енисея, так как через горы в это время дороги фактически не было, да и через р. Сыда, которую нужно было преодолевать, до окончания ледохода проехать было нельзя: не работал паром.. 20 марта Григорий приехал за нами на двух лошадях, запряженных в сани. Погрузив почти весь наш скарб, прихватив корову и другую живность (кур, поросенка, собаку, кошку) они с матерью на рассвете по морозу отправились в Краснотуранск, как мне казалось в неизвестность. Путь в это время был достаточно сложным. Хотя расстояние было не большим - около 45 км., ехать надо было по Енисею, лед которого местами начало уже заливать водой с образованием больших участков наледи.
Весна в Сибири - впечатляющий, интересный и приятный период года. После продолжительной и суровой зимы в конце марта вдруг наступают теплые дни, ярко светит солнце и начинает бурное таяние снега; зажурчали ручьи, откуда-то внезапно появились перелетные птицы, как будто ждавшие этого момента поблизости; народ выполз из своих утепленных домов - больше появилось работ во дворе, стало многолюднее на улицах и у всех приподнятое настроение. Однако за ночь все замерзает, так как температура опускается до 15 градусов мороза, а с утра снова весна...
Все наше имущество на две подводы не уместилось, поэтому я остался на двое суток дожидаться следующего рейса. Ночевал у соседей -Ефремовых, забравшись с ребятами, а их было четверо, на полати, где они постоянно спали. Но клопы и блохи спать совершенно не давали, они с остервенением напали на “свежего” человека, решив, наверное, высосать из меня всю кровь, своих же они не трогали, наверное берегли, поэтому хозяева спали спокойно. У нас этих паразитов дома никогда не бывало, мать умело с ними боролась, пользуясь своими приемами. Так от блох неплохо помогала полынь: достаточно было занести в дом несколько ее пучков, как эти паразиты (блохи) моментально исчезали.
Грустно было расставаться с Беллыком. Здесь прошло все мое сознательное детство, оставались многочисленные друзья-товарищи, живописные окрестности; острова Енисея, с которыми связано много событий и приключений. Жаль было оставлять и школу с ее просторными и светлыми классами, где я проучился 7 лет. В последующие годы я часто вспоминал Беллык. Фактически это была моя родина, так как о Троицке у меня все же сохранилось меньше приятных воспоминаний. Поэтому ностальгия о прошлом для меня больше всего связана с Беллыком, а затем и с Краснотуранском, где прошла моя юность.
22 марта на большом светло-сером в яблоках статном милицейском жеребце, запряженным в сани, приехал за остатками имущества дядя, Петр Варламович, который в это время жил в Краснотуранске. Вид лошади был очень внушительный и, глядя на нее, было жаль, что такую породистую лошадь используют, как обычную тягловую. Потом оказалось, что это списанная больная лошадь, уже не пригодная ни для каких целей. В свое время ее, по-видимому, загнали или надсадили в результате она могла везти пустые сани с небольшим грузом. К счастью груза у нас было немного, но основу его составляла огромная деревянная бочка емкостью порядка 300 литров. На 2/3 она была заполнена квашеной капустой - грузом по тем временам бесценным. Погрузив с помощью соседей остатки домашней утвари, в том числе и бочку, мы ранним утром двинулись в путь.
Лед на Енисее был еще прочным, но трещины в отдельных местах, пересекавшие зимнюю дорогу, а также наледь, представляли большую опасность: наледь на дороге могла быть глубокой и через нее не всегда можно увидеть разошедшуюся трещину, в которую могла бы провалиться лошадь вместе с санями и нами седоками. Такое в ту пору случалось часто, под лед уходили не только люди и животные, но и целые санные упряжки вместе с лошадьми и трактора с прицепами.
Петр Варламович был не унывающим человеком. Долго бродивший по белу-свету, он много повидал в жизни, перепробовал массу профессий и, как уже отмечалось, много-много раз женился. Вернувшись в 1942 г с войны без руки, он внешне не был этим удручен и остался верен своим привычкам. Так за 1,5 года он сумел три раза жениться, поменять несколько работ, но в конце концов любовь к животным привела его к полюбившемуся делу - профессии пастуха. Очередная его жена, Наталья, как я уже упоминал, оказалась последней и желанной.
Петр Варламович знал массу анекдотов, шуток, прибауток, поговорок и еще больше матерных слов. Его матерные выражения не воспринимались как озлобление или хулиганство, это были скорее вольные фольклорные шутки, беззлобные и смешные. Так мы и ехали целый день: он чудил, а я до болей в животе, смеялся. В общем, веселая была бы дорога, если бы не одно обстоятельство.
При выезде из реки на берег, на подъезде к Краснотуранску, нам уже было не до смеха. Берег, протяженностью около 10 метров и крутизной под 40 град., полностью оголился от снега и вскрывшаяся земля оказалась для нас непреодолимым препятствием. Как мы не пытались въехать на него, лошадь, даже с нашей помощью, не могла стронуть сани с места. Петр Варламович в этой ситуации раскрылся в полном объеме. Его крик, свист, мат раздавались безостановочно, независимо от того тянула лошадь сани или отдыхала. Воистину было смешно и грустно одновременно: смешно - над его выходками, а грустно - из-за нашего бессилия что-либо сделать.
Еще долго мы предпринимали бесплодные попытки вывести сани на берег, но пригревшее солнце растопило прибрежный лед и образовавшаяся метровая отталина заставила отказаться от этой затеи. Наконец решили выгрузить всю поклажу на лед и самим перетащить ее на берег. Если перенести мелкие вещи особого труда не составляло, то с бочкой возникла масса проблем, так как поднять ее мы не могли.
После долгих дискуссий решили ее закатить, повалив на бок, благо содержимое бочки не растаяло. Часа два мы в три руки и с помощью вырубленных ваг пытались закатить ее на берег и все же это сумели сделать. Погрузив поклажу, мы уже без приключений добрались до дома, где мама измучилась, ожидая нас.
Пока обустраивались на новом месте, закончились каникулы, и я с 1-го апреля пошел в школу. В Краснотуранске было две школы: средняя и начальная. Средняя школа (она именовалась школа N1) в большом двухэтажном деревянном здании, построенном уже в годы Советской власти. Несмотря на военное время школа была переполнена и имела по два-три класса каждого года обучения, только 9 и 10 классов было по одному. Но и это были большие классы, имевшие по 30 и более учеников. Такую укомплектованность школы можно объяснить тем, что примерно половину учащихся составляли воспитанники детского дома, эвакуированного из Ленинграда.
В школу я пошел один: Григорий был занят по службе, а она у него была почти круглосуточной, мать же считала, что в этом деле помочь мне ничем не сможет. В учебной части школы меня определили в 7 кл. ”А”. Когда я с учительницей, проводившей первый урок, зашел в класс, все уже сидели на местах. Класс был большой, но мрачный, так как располагался на первом этаже, а окна затеняли деревья. Парты с наклонной плоскостью для работы и горизонтальной - для чернильницы и других письменных принадлежностей, стояли в четыре ряда. За каждой партой сидело по два человека. Свободным оказалось лишь одно место, за третьей партой, туда меня и посадили. Из-за низкой наружной температуры или оттого, что печи на топили, в классе было холодно и все сидели в верхней зимней одежде. На мне был полушубок, сшитый матерью год назад. Не скажу, что он выглядел презентабельно, но по современным меркам на оценку “3”, смотрелся. Большим его минусом была заплатка на спине, размером 10х10 см, что естественно снижало его достоинства. Правда, о ней я почти не помнил, так как мне ее не было видно. Почему я так подробно описываю свой наряд? Дело в том, что из-за него возник у меня конфликт во время самого первого урока.
На уроке я старался быть предельно внимательным, ведь уровень обучения здесь был значительно выше, чем в Беллыке и я интуитивно понимал, что мне необходимо в кратчайшие сроки устранить выявленные пробелы и выровняться с остальными. К счастью оказалось, что большинство учеников не отличались особым прилежанием, и я по своей подготовке оказался выше среднего уровня. Но заниматься дополнительно все же пришлось, не хотелось быть хуже других - самолюбие не позволяло. Кстати самолюбие и боязнь быть посмешищем и явились причинами конфликта.
К концу урока я почувствовал особое внимание класса к себе: девчонки, глядя на меня хихикали, а ребята попросту ржали. Осмотрев себя, я не мог понять причину смеха. Учительница, увлекшись темой, не обращала внимание на класс, а шум и смех нарастал, особенно с рядов, находившихся сзади меня. Когда прозвучал звонок, стоял сплошной хохот. Может я преувеличил веселость класса, но мне казалось, что все показывают в мою сторону и нагло смеются.
На перерыве стали подходить и ученики первых рядов, пытаясь тоже рассматривать мою спину. Тогда я понял, что причина смеха связана с моей спиной. Когда я снял полушубок, то увидел, что на заплатке наклеены марки и подписано крупными буквами на приклеенной бумажке: “Прислан по почте”. Этой насмешки я стерпеть не мог и не раздумывая несколько раз ударил парня, который сидел у меня за спиной и больше всех хохотал, досталось и его соседу. Пострадавшие не ожидали такой реакции и растерялись, иначе бы получил сдачи, а я, схватив в охапку полушубок, ушел из класса. Пришел только через час или два. Все делали вид, что ничего не произошло, и больше никто и никогда об этом не вспоминал. Со своими обидчиками я постепенно примирился, больше того, мы стали хорошими приятелями.
В это время я ближе всех сошелся с Владимиром Масленниковым, который тоже учился в этом классе, но прибыл с каникул с опозданием на несколько дней. Его родители жили в с. Ново-Свиньино (20-25 км от Краснотуранска), где его отец работал директором или заместителем директора МТС (Машино-тракторной станции). Ввиду того, что там была только начальная школа, он вынужден был учиться, как и многие другие, в Краснотуранске, где ему снимали угол у знакомых.
Дружеские отношения с ним сохранились до настоящего времени, притом их возобновлению послужило то, что он тоже оказался московским жителем. Доктор экономики, профессор, он посвятил себя вначале комсомольской работе, а затем научной и педагогической. Но и до этого, приезжая в Абакан в отпуск, я часто с ним встречался: он был студентом местного педагогического института, а затем работал секретарём Горкома комсомола. К моменту этих записок он - почетный профессор уже долгие годы возглавлял кафедру в Университете Дружбы Народов. Кстати, друзьями были и наши братья - Григорий и Николай, которые учились в одном классе и вместе оканчивали среднюю школу в Краснотуранске.
Возрастной разброс учеников и в этой школе был тоже большим: младшим было по 13-14 лет, а старшим ( в основном девочкам) - по 17-18 и они уже игриво поглядывали на ребят из старших классов. Возрастные девочки и учились похуже младших, но преуспевали в других делах. Так, две самых старших и активных организовали и вели в школе кружок современного танца (вальс, танго, факстрот), который посещали многие, в том числе и учащиеся 8-9 классов. Не знаю откуда они набрались умению танцевать и обучать этому других, но получалось это у них отменно.
Надо сказать, что жизнь в школе была очень активной. Одно дело, что занятия шли в две смены, другое - функционировали разные секции (кружки): литературный, драматический, танцевальный, гимнастический, лыжный, футбола и др. Несмотря на то, что руководство школы часто менялось (директор, завуч), учебный процесс в целом проходил без сбоев. Объяснить это, по-видимому, можно тем, что в школе были опытные педагогические кадры, усиленные учителями с европейской части страны, в том числе и из Ленинграда.
Среди педагогов следует, прежде всего, выделить преподавателей русского языка и литературы Елену Евстропиевну К. (7 кл.) и Николая Алексеевича Демина (8-10 кл.), истории - Мирона Кондратьевича Гевеля, математики и физики - Егора Васильевича К. по прозвищу “циркуль” (ходил на протезе) и др. Всех их отличало стремление не только дать твердые знания по своему предмету и расширить в этой области наш кругозор, но сделать из нас порядочных и культурных людей и облегчить нам возможность поступить в ВУЗ.
Были, конечно, и откровенно слабые учителя. Так, в 7 классе у нас историю вела учительница по прозвищу “Ксеркс”. К сожалению, имя ее не отложилось в моей памяти. Очень строгая и нервная, она очень слабо знала свой предмет. На мой взгляд, она не читала даже в учебнике того материала, что мы должны изучать. На ее уровень подготовки, по-видимому, влияла семейная жизнь. Часто приходила на урок с синяками от побоев, на уроке ей надо было отвечать громко и быстро, при том неважно какой материал, прошлый или по теме занятия. Она не слушала или не вдавалась в смысл ответа (может, не могла сосредоточиться), главное в ответе - не запинаться. Но стоит только чуть замедлить ответ или остановиться, чтобы собраться с мыслями, как она начинала возмущаться и сразу же задавать дополнительные вопросы, при том не связанные с темой. Любимым ее вопросом, который она всегда задавала, это назвать или рассказать походы Ксеркса. Был такой в Древние времена полководец на Ближнем Востоке. Из-за любви к этому полководцу ее и прозвали “Ксеркс”, кстати, она даже была похожа на его изображение в учебнике.
Отношение ко мне учителей в целом было положительным, так как я дисциплину особо не нарушал и учился в среднем на «хорошо». Единственно, кто испортил мне жизнь на завершающем этапе учебы в 7 классе, так это учительница математики Куликова Е.В. Эта, неопределенного возраста и крупного телосложения женщина была очень похожа на ту мегеру, что учила меня во втором классе. Такая же смуглая до черноты и жестокая. Уровень ее познаний своего предмета был в пределах школьных учебников.
До 9 мая она не проявляла ко мне злости, к другим - часто, ко мне нет. По-видимому, оттого, что я не давал повода для эксцессов и оценки мне ставила хорошие - в общем, не обижала. Шел 1945 год. 9 мая во дворе школы перед началом занятий состоялся митинг в честь Победы над фашистской Германией и окончания войны на западе. Последней на митинге выступала Куликова. Апогеем ее речи были слова: “Да здравствует наш Великий из Великих, Мудрый из Мудрейших, самый мудрый и великий на свете полководец и Гений товарищ Сталин”. Конечно, мы никакой политикой не занимались и в ней ничего не смыслили, но чрезмерное восхваление Вождя, слышать было неприятно. Мы понимали величие Сталина, его роль в войне и в руководстве государством, но слащавое и неискреннее восхваление, желание выслужиться (не понятно перед кем), претило.
Поэтому во время ее здравицы в честь Сталина и особенно после в нее, в рядах, построенных классов, послышался шум, смешки, громкие реплики, что естественно Куликовой слышать было неприятно. Слащавая улыбка быстро сошла с ее лица и она нервно, с каким-то подергиванием, двинулась с импровизированной трибуны к отдельно стоящей группе учителей. “Быть беде, кому-то сейчас она задаст по первое число”, - спрогнозировал кто-то из сзади стоящих. Все засмеялись. Провидец оказался прав. Только жертвой, к сожалению, оказался я.
После митинга все разошлись по своим классам. Первым уроком у нас должна быть алгебра. По заведенному в школе порядку к началу урока все должны были сидеть на своих местах, а дежурный по классу - у доски, он должен был встретить учителя и доложить по его требованию об отсутствующих, а также ответить на интересующие его вопросы. На этот раз дежурным по классу был я. До звонка еще оставалось какое-то время, но все уже сидели за партами. Я стоял у двери, когда начали спрашивать: “Какой сейчас будет урок?”. Дело в том, что вклинившийся в учебный процесс митинг, нарушил расписание, а я как дежурный узнавал насчет изменений, поэтому повернувшись к классу сказал, что первой к нам придет “мудрейшая из мудрейших”.
Когда я это произнес, внезапно наступила удивительная тишина, и все замерли в своих позах, как в немой сцене гоголевского “Ревизора”. Я интуитивно обернулся - в дверях стояла Куликова с перекошенным от гнева лицом. Она все слышала. Не успел я сообразить, что к чему, как она схватила меня за шиворот, приподняла и вышвырнула в открытую дверь. Все это было так неожиданно и молниеносно, что я еще долго не мог осмыслить случившиеся. Когда же шок прошел, я откровенно испугался. Конечно, не тому, что выгнали из класса, подобное случалось и раньше, правда не таким способом, а тому, что она будет мне мстить до конца своей жизни и самым жестоким образом.
Понимая это, я очень опасался экзамена по математики (7 кл. был выпускным, им заканчивалось обязательное неполно-среднее образование). И вот этот день наступил. Оба 7-х класса посадили за расставленные столы в актовом зале. Столы стояли в несколько рядов, между которыми постоянно ходили учителя-члены экзаменационной комиссии, в том числе и “наша мегера”. Она, как преподаватель математики в наших классах, по-видимому, бала старшей и все время маячила возле нашего стола, не давая сосредоточиться над задачами.
Мы сидели за столом с В.Масленниковым и решали разные варианты. Мне достался вариант, где арифметические примеры не представляли трудности, а задача была достаточно сложной, но я, как мне казалось, ее одолел. Хотя я задание и выполнил, но предчувствие возможной необъективности, не покидало меня.
Так оно и случилось - по математике я получил двойку. Это была моя первая двойка по этому предмету. Сравнивая свое решение с другими, я понял, что работу выполнил не ниже чем на удовлетворительно. Но кому это докажешь, а жаловаться я не любил. Таких как я, получивших “неуд” по математике, набралось человек 10-12, и всех нас определили на переэкзаменовку, осенью.
Зная, что задачи на экзамен, Куликова возьмет из школьного задачника, я за лето прорешал этот задачник несколько раз, и они отложились в моей памяти так, что все условия задач и порядок решения я знал на память. Поэтому, когда осенью мегера дала нам задачи и арифметические примеры (естественно из школьного задачника), собрав нас на новый экзамен (она одна его принимала), я за 10-15 минут все решил и оформил, как требовалось; помог всем товарищам, кто сидел по соседству, в том числе и тем, кто делал другие варианты.
Все они получили “отлично”, а я - снова “неуд”. Такой беспардонной наглости от нее никто не ожидал. Товарищи, которым я помог, готовы были идти к директору школы и рассказать все, как было. Но, к сожалению, в тот период в школе не было ни директора, ни завуча, шла какая-то чехарда со школьным руководством.
Пришлось об этом рассказать Григорию (он работал в местном отделе милиции). В школе они с и.о. директора школы, преподавателем физкультуры, вызвали Куликову и потребовали наши работы с последнего экзамена. “Я их уже уничтожила”- заявила она им. Они потребовали провести дополнительный экзамен со мной и еще с несколькими учащимися, кто не сумел преодолеть предыдущий барьер. Повторилось то же самое и с тем же немедленным уничтожением работ.
И.о. директора принял компромиссное решение: перевести меня в 8 класс с условием, что я в течении недели не получу ни одной двойки, в противном случае меня вернут в 7 кл. В 8 класс я пришел с опозданием на пару дней. По литературе уже изучали “Слово о полку Игореве”. Я толком не разобрался с этим произведением, а учитель уже задал выучить наизусть “Плачь Ярославны” (“ ... В Путивле на городской стене стоит и плачет Ярославна....О ветер-ветрило зачем ты так сильно воешь? Зачем несешь стрелы на воинов моего мужа?...”). Через пару дней на уроке литературы он вызвал меня первого рассказать этот отрывок. Я ему откровенно признался, что выучил только половину задания, вторую - не успел. Двойка.
По-видимому, здесь сработала учительская солидарность против любых решений бывшего и.о. , которого они не считали настоящим педагогом и откровенно бойкотировали. В этом деле, я не сомневаюсь, постаралась и Куликова. К тому же никто из учителей не знал подоплёку этой безобразной истории. Итак, не имея в предыдущем году ни одной плохой оценки, я оказался второгодником.
С нового учебного года в школе остался только один 7-й класс, вместо двух. Второй расформировали в связи с отъездом ленинградцев-детдомовцев домой. Класс был достаточно большим, в нем училось не менее 30 человек. Учителя все новые. Я был очень рад, что среди них не оказалось мегеры, по чьей воле я остался на второй год. С ребятами я сошелся быстро, многие из них стали друзьями, а с Петром Трихиным, который после окончания института постоянно живет в Кемерово, до сих пор продолжаем поддерживать дружеские отношения.
Учиться было неинтересно, так как учебный материал был достаточно знакомым и я не мог заставить себя изучать его заново, исключения составляли лишь письменные задания, которые требовалось выполнять, чтобы не получать неудовлетворительных оценок. Зато я много читал художественной литературы. В Краснотуранске, помимо школьной, была районная библиотека с большим набором разноплановой литературы. Не знаю откуда в ней было столько книг, может это книги из числа экспроприированных со времен революции, но скорее всего, это книги уже советских издательств, так как транскрипция была у большинства книг послереволюционной. Кроме библиотеки с читальным залом, при райкоме партии был кабинет (дом) просвещения, где практически были все издаваемые в СССР журналы, центральные и краевые газеты, естественно была и местная (районная) газета.
Не обремененный школой и в свободное от нее время, я помогал матери по хозяйству, занимался заготовкой дров, которая была негласной моей обязанностью, и сена для своей коровы. Изредка, особенно осенью, занимался охотой, хотя возможностей здесь было меньше, чем в Беллыке. Как и все, выросшие на реке, много времени уделял рыбалке. Протоки Енисея, омывавшие село с двух сторон, позволяли заниматься рыбалкой литом и осенью. Не скажу, что в них было много рыбы, но при старании всегда можно было получить неплохой улов. А это в те голодные годы, было хорошей добавкой к нашему скудному рациону.
К осени 1945 года стали возвращаться домой военнослужащие, демобилизованные из армии, при том все большими и большими партиями. Возвращались победители, разгромившие сильнейшую армию мира, прошагавшие пол Европы, и побывавшие во многих зарубежных городах и странах. В настоящее время находятся “исследователи” и критики, которые ставят под сомнение успехи нашей армии, пытаясь объяснить это большими потерями, всячески принижая при этом потери врага. Но итоги войны говорят сами за себя: Вермахт за время войны потерял на Советско-Германском фронте примерно такое же количество солдат и офицеров, как и СССР, а также 70.000 самолётов, 50.000 танков, 167.000 арт. орудий, что составляет более 70% всего произведённого этого вооружения Германии. Иначе говоря более 70% боевой техники она делала, чтобы это вооружение было уничтожено нашей армией.
Победителей с нетерпением ждали и всегда встречали празднично одетые толпы народа. Это был настоящий праздник, с музыкой, песнями и со слезами радости на глазах. Но это было и горе для тех, чьи близкие не вернулись с войны, а таких в Сибири - каждый четвертый. Среди наших близких, сложивших свои головы - Николай Иванович Субботин, Павел Варламович Падерин; вернулись инвалидами (без рук) Петр Варламович Падерин и Мина Иванович Субботин. Покалеченным вернулся с войны и отец - Антон Иванович. Погиб в начале войны под Наро-Фоминском и отец Антонины Дмитриевны - Дмитрий Никитич Зимин.
Боевые действия на фронтах ВОВ, мужество и героизм солдат и офицеров в боях, боевые кинохроники об эпизодах войны, песни о войне, возвращающиеся с фронта победители с боевыми наградами на груди - все это оставило в нашей памяти неизгладимые впечатления, заложило в душу каждого из нас глубокие чувства гордости за армию и наш народ, искреннюю любовь к своей стране и готовность не щадя жизни бороться со всем, что угрожает безопасности Родины.
Это не высокопарные слова, а чувства, порожденные жизнью страны и народа, которые стали неотъемлемыми чертами характера и основной жизненной позицией детей и юношей того времени. Когда в период “демократических реформ” 90-х годов их лидеры обвиняли наше поколение в тупости, в неспособности понять новый путь страны, в зомбированности коммунистическими идеями, мы твердо отстаивали свои убеждения, видели пагубность для страны реформ и методов их проведения, а также алчность лиц, дорвавшихся до власти и преследовавших свои корыстные цели. В силу своих возможностей мы боролись с ”реформаторами”.
Однажды, в середине сентября, вечером я вернулся домой с охоты (после занятий в школе сбегал на лет уток) и увидел улыбающуюся мать. Обычно не многословная и сдержанная в своих чувствах, она вся светилась от радости и не успел я высказать свое удивление, как она выложила новость: возвращается из армии отец. Оказывается, он уже находился в пос. Саянский (центральная усадьба совхоза), что в 30-40 км от Краснотуранска и Григорий поехал за ним на милицейской лошади.
С транспортом, особенно дальним, в Сибири всегда было трудно. Автомашин тогда в наших краях почти не было. Те немногочисленные автомобили, что были до войны, все были мобилизованы для нужд армии. Поэтому основным транспортом в глубинке Сибири, была лошадь, а возле рек - лодки и рейсовые пароходы. Отец до Абакана доехал поездом, а от него добрался до Саянского попутным транспортом этого совхоза. Почему он игнорировал пароход, который ходил от Минусинска мимо нас до Красноярска? - не знаю. Наверное, ему хотелось после длительного перерыва проехать по родным для него местам (в 6-7км от Саянского находилась его Шиловка).
Начались сборы к долгожданной встрече. Хотя собирать на стол особенно было нечего, но в данном случае пригодился подстреленный мною крупный селезень. Он совместно с огородной продукцией и домашними солениями помог накрыть стол по праздничному. Отец с Григорием приехали далеко за полночь. Радость встречи, разговоры, новости, рассказы о войне....и так до утра. Через несколько дней приехала повидаться из Красноярска и Катя, оставив на это время занятия в институте.
Время было голодное и “холодное” (в смысле одежды), поэтому еще в ходе войны, когда пересекли границу с Германией, Правительством было разрешено отправлять с фронта трофейные вещи домой посылками. С началом демобилизации многие непосредственно везли с фронта свои трофеи: различную одежду и обувь. Отец, несмотря на то, что мы во всем очень нуждались, ничего не присылал и почти ничего не привез. Объяснял он это тем, что не мог в домах брать чужие вещи.
К приезду отца мы жили уже в другом доме. Григорию по работе дали в двухэтажном деревянном доме комнату на втором этаже. Комната была просторной (30-35 кв.м.), светлой, но не очень теплой. Главным же недостатком, по мнению родителей, было отсутствие при доме приусадебного участка, а без огорода и домашней живности они жизни не мыслили. Поэтому мы вскоре сменили жилье, переехав в маленький домик (две небольших комнатки) на территории ветеринарной лечебницы, куда отец поступил работать ветеринарным фельдшером.
Несмотря на окончание войны и возвращения из армии мужского населения, народ по-прежнему жил очень бедно. Плохо жили и мы: скудным было питание, нечего было одеть и обуть. Если в Беллыке и не было хлеба, но мы в целом были обеспечены овощами и, прежде всего, картошкой, то в этот период и этого не хватало. 1945 и 1946 годы были не урожайными, особенно был засушливым 1946 год, кода не уродилась даже картошка - основное наше питание. Естественно не было муки и каких-либо круп.
Прибывший с фронта отец “цивильную” жизнь начал с заготовки продуктов на зиму. Все мы понимали, что длинную сибирскую зиму без заготовленных заранее продуктов, прожить не возможно. Собрав с этой целью все, что можно из одежды, в том числе и то немногое, привезенное в качестве трофеев, он поехал в притаежные села, где засуха не нанесла столь большого урона, чем у нас и обменял на зерно, муку, картофель. Присовокупив привезенное к хлебным карточкам, которые не были еще отменены, мы кое-как пережили это лихое время.
Хлебные карточки - это нормированное обеспечение населения продовольствием, когда отсутствуют его излишки, вернее, когда имеется его дефицит. Они являлись тем минимумом, который государство выделяло населению городов и крупных населенных пунктов для поддержания его жизни. Хлеб по карточкам отоваривался за плату. В крупных городах были коммерческие магазины, где денежные люди могли покупать продукты, в том числе и хлеб, без карточек, но, естественно, по более высоким ценам. У нас таких магазинов не было, как и не было денег покупать продукты по коммерческим ценам.
Хлебные карточки представляли из себя разлинованный на 30-31 прямоугольник лист обычной газетной бумаги, размерами 15х20 см. В каждом прямоугольничке было напечатано слово “хлеб”. Карточки подразделялись на “рабочие” и “иждивенческие”. На “рабочую” - выдавалось примерно 400 грамм, а на “иждивенческую” - 200 грамм хлеба на день.
В больших городах карточки еще различались по цвету, да и оформление их было получше. Это исключало в какой-то мере возможность подделок. У нас же из-за отсутствия хорошей бумаги, красок и слабой полиграфической базы в редакции районной газеты, оформление и качество корточек было самым примитивным. А может быть и не требовался высокий уровень изготовления карточек, так как преступность была по сравнению с современной жизнью низкой и “фальшивомонетчиков” высокого класса в нашей местности попросту не было. Как видим хлебные карточки не обеспечивали сытое существование, их можно было считать лишь подспорьем к другим продуктам, которые каждый добывал как мог.
Большие проблемы были с одеждой и обувью, особенно в осенне-весенний период. Бывало весной или в дождливую осень не в чем было выйти из дома: валенки не обуешь, а другой обуви не было. Сложно было и с верхней одеждой. В 7-8 классах я носил стеганую телогрейку, которую мать пошила из крашенной заграничной мешковины. Правда , пошита она была хорошо и внешне ее трудно было отличить от солдатских, в которых тогда щеголяли многие сельские “модники”. В 9-10 классах Григорий отдал мне свою синюю милицейскую шинель. В ней я и “форсил” до окончания средней школы. Как ни странно, но народ на трудную жизнь не жаловался. Все понимали обстановку, в которой находилась страна в войну и послевоенные годы, когда восстанавливали разрушенное хозяйство и перестраивали экономику, знали и верили, что это временно. Действительно, не прошло и 3-4 лет после окончания войны, как появилась в магазинах одежда и обувь. Люди стали жить лучше. Так, я в 10 классе уже имел два довольно приличных костюма. В качестве обуви абсолютное большинство носило тогда сапоги. Меня ими в достатке обеспечивал Григорий.
Росту благополучия населения способствовали быстрая отдача от восстанавливаемого народного хозяйства и социальная политика руководства страны. Характерными в этом плане были денежные реформы как 1947, так и 1961 годов. Они не только не снизили жизненного уровня народа, а напротив, в какой-то мере его повысили. Так, денежные сбережения, находящиеся в Сбербанке (Сберкассе), до 1000 рублей сохранялись в прежнем номинале, то есть вклад у держателя сберкнижки увеличивался в 10 раз. А то, что было сверх 1000 рублей, а также наличные деньги, менялись в соотношении 10:1. Трудно сравнивать эти реформы с денежной реформой 1990-х годов, проводимой под руководством “демократического” правительства Ельцина-Гайдара. Они без всякого объяснения и обоснования ликвидировали все сбережения граждан, оборотные средства предприятий, забрав их для непонятно каких целей. Такого, как видим, не позволяло прежнее руководство страны в условиях “диктатуры пролетариата”. Поэтому денежная реформа 90-х годов, это не что иное как государственный рэкет, грабеж своего народа. После окончания 7-го класса и получения обязательного (по конституции того времени) неполного среднего образования, я вплотную столкнулся с проблемой: куда пойти учиться? Вопрос о том учиться или не учиться передо мной не стоял. Надо было продолжать учебу. Хотя большинство моих сверстников и товарищей на этом, а многие еще и раньше, свои “университеты” заканчивали. Я решил пойти учиться в техникум, но в какой? Мне нравился Речной техникум в Красноярске, его специальности. По душе был строительный. В том и другом учились некоторые из моих старших товарищей, они усиленно каждый звал к себе. Но я решил поступать в железнодорожный, хотя до этого я ни разу не видел ни паровоза, ни железной дороги. По-видимому, решающую роль сыграл авторитет людей в погонах (железнодорожники тогда носили форму с погонами).
Родители, занятые работой и домашними проблемами, к моему выбору отнеслись безучастно. Вызов в техникум после отправки документов пришел быстро, наверное, не более чем через полмесяца. Кстати, техникум официально назывался “Школа военных техников”. Собрав необходимые вещи, в основном питание (преимущественно хлебные изделия матери), я с отцовским деревянным, обитым по углам жестью, чемоданом, пошел пешком на пристань. Пристань находилась в с. Сорокино, что в 8 км. от Краснотуранска. Это село, как и сама пристань, располагалось на высоком берегу Енисея. Там останавливались все пассажирские пароходы.
В самом Краснотуранске пристани не было, так как он находился на одной из проток Енисея, по которой пароходы не ходили. Поэтому для посадки на пароход, необходимо было вначале добраться до Сорокино пешком или попутным транспортом. Рейсового транспорта до пристани в то время не было. Отсутствие автобусного сообщения было на руку водителям немногочисленного автотранспорта (грузовых машин). Попутно или специально они подбирали по дороге идущих на пристань жителей. Плата была умеренной, а по нынешним нормам, чисто символической, тем не менее она удовлетворяла обе стороны. Об этом я говорю еще и потому, что сам неоднократно участвовал в этом “бизнесе”. Мой приятель Михаил Григорьев после окончания курсов водителей грузовых машин, работал в одной из организаций шофером на старой - престарой машине “Шевроле”. Когда машина у него была на ходу он в воскресенье предлагал сделать пару рейсов до Сорокино и обратно. Я охотно на это соглашался, тем более моя роль сводилась лишь к качеству компаньона. Получив таким образом несколько рублей, мы имели возможность купить конфет и папирос. Хотя сами не курили, зато выглядели денежными людьми, угощая других.
Купив билет в 3-й класс, я сел на пароход “Литвинов”, который как и другие ходил строго по расписанию. Свое имя он носил в честь бывшего наркома иностранных дел М.М. Литвинова. До этого он сменил несколько названий, перед этим он именовался - “Кассиор”. Был такой партийный и государственный деятель. После его репрессии, изменили и название парохода. 3-й класс представлял из себя несколько помещений в трюме с полками для лежания и сидения, сделанных из широких досок.
Григорий Антонович и Виталий Антонович. 1949 г.
Плыть до Красноярска ровно сутки, поэтому была возможность насладиться продолжительным плаванием по могучим водам Енисея с его живописными берегами. Проплыть на пароходе было заветной мечтой всех детей, выросших на реке, и вот для меня эта мечта стала былью, жаль все же, что она была не столь долгой, как бы хотелось. Правда я и до этого несколько раз плавал на пароходе, но тогда возраст не оставил в памяти остроты прекрасных впечатлений.
На пароходе я разыскал своих друзей, которые работали там на самых низших должностях, типа масленщиков: Вовку Гаворина из Беллыка и Вовку Кравца из Краснотуранска. Их мечта стать речником воплотилась в реальность: оба недавно стали членами судовой команды. Несмотря на то, что должности у них были самые низшие, гордость за свое положение, переходящее в чувство превосходства над такими как я, так и выпирало из них. Первый - после нескольких фраз посчитал, что общение со мной понижает его достоинство, поэтому, похлопав меня снисходительно по плечу, удалился. Второй - захлебываясь от избытка чувств к своему положению, старался выложить все, что накопилось у него за полгода работы. Естественно, он не мог не показать форму, которую ему выдали. Ну, а тельняшку - особую его гордость, он показал сразу, распахнув робу; она бала так заношена, что ее поперечные полосы еле просматривались. Я понял, что он ее не снимал не только во время работы, но и отдыха, а может быть даже и в бане.
В Красноярске я остановился у дяди, Василия Ивановича, где временно жил и Григорий (его перевели сюда по службе). Их квартира представляла из себя перегороженную на две части комнату на первом этаже двухэтажного деревянного дома. Для семьи в четыре человека (дети - Юра и Неля, были дошкольного возраста) такая квартира для того времени считалась весьма приличной, хотя в этом старом доме в центре города не было ни водопровода, ни водяного отопления, ни газа, а остальные удовольствия (общественный туалет) - в глубине двора. Но своей семьей они жили очень редко. Как правило, у них проживал или гостил кто-то из многочисленных родственников или знакомых. Все это, естественно, создавало массу неудобств. Но своего неудовольствия Василий Иванович никогда не высказывал. Более того, он всегда был гостеприимен, весел, любил пошутить, а также дать “подрастающему поколению” поучительные советы.
В нашем первом с ним разговоре, когда я приехал, он спросил , есть ли у меня деньги?. Выпытав, что я человек безденежный, он дал мне сумму, которую можно считать значительной: таких денег я никогда не имел.
- Это тебе на карманные расходы, - сказал он, - сходи в кино, театр, купи мороженое, конфет.
Мне было как - то не по себе. С одной стороны я знал, что он человек бескорыстный, доброжелательный и искренне хотел мне помочь; с другой - они материально жили скромно и каждая копейка, как говорят, у них была на счету. Нина Семеновна, его жена, напротив бала женщиной строгой и прямолинейной. Свое мнение она всегда высказывала без особой “дипломатии”, говорила, что думала, не скрывая его, но высказывалось это без злобы и ругани. Одно время у них жила и Катя, но после первого курса педагогического института, она переселилась в общежитие.
На следующий день после приезда мы с Григорием пошли в техникум, который находился за железнодорожным вокзалом на склоне спускающейся к городу горы. Насколько я помню, этот район назывался - Покровка. Сам Красноярск в то время располагался в пойме Енисея на его левом берегу в устье впадающей в Енисей речки Кача. Правый берег только начинал застраиваться. Сейчас, как известно, основной город переместился именно туда.
Красноярск со всех сторон окружен горами, на склонах которых находились села Покровка, Николаевка и др., вошедшие в годы война в черту города в качестве его районов, но не изменивших своего этнического названия. Город был основан в 1628 году, как военное укрепление (острог) Красный, позднее названный “Красный Яр”. Располагаясь на пути к Дальнему востоку, он стал быстро развиваться и к 1822 г. превратился в центр Енисейской губернии. Особый этап в развитии Красноярска связан со строительством транссибирской железной дороги (1895 г). Во время моего пребывания левая и правая части города соединялись наплавным мостом и понтонной переправой. Сейчас, конечно, этих инженерных сооружений уже нет. Обе части города соединены широким, с многорядным движением, мостом длинной более 2 км. Мост, как и стадион, построенный на одном из островов Енисея, на мой взгляд, являются выдающимися сооружениями Сибири.
В техникуме я ознакомился с порядком и сроками проведения вступительных экзаменов, а также с размещением абитуриентов. В тот же день перебрался в общежитие, но завтракать, обедать и ужинать ходил с Григорием в их милицейскую столовую, предварительно заходя к нему в управление, так как в столовой обслуживали только своих сотрудников.
Поступить в техникум мне не удалось. После второго экзамена заболел тяжелой формой малярии, при том такой, что не мог даже передвигаться. Григорий привел меня на квартиру Василия Ивановича, где я пролежал почти в бессознательном состоянии дней 15. Когда начал вставать с постели, то все экзамены в техникуме уже закончились и мне не было смысла туда идти. Оценивая те события с позиций сегодняшнего дня, я думаю, что если бы техникум мне очень нравился, то, наверное, я или Григорий пошли бы к руководству и объяснили бы сложившуюся ситуацию. При положительной сдаче первых двух экзаменов они могли бы автоматически засчитать сдачу третьего или проэкзаменовать меня отдельно. Но этого не произошло. А в глубине души я даже бал рад, что не поступил в этот техникум, - судьба.
Домой я вернулся, когда в школе уже начались занятия. Был октябрь месяц, закончился месячный трудовой период работ учащихся в колхозах района. По поводу месячного трудового “семестра” в сентябре, наверное, была какая-то установка с верху, чтобы учащихся старших классов в первый месяц учебного года, направлять под руководством учителей на уборку урожая. В основном это была уборка зерновых. При недостатке в колхозах техники и рабочих рук, использование школьников оказывало им существенную помощь, тем более, что большинство учеников знали колхозную работу и могли ее выполнять профессионально.
Работали на комбайне в качестве подсобных рабочих, занимались скирдованием, вывозом зерна на ток или в заготзерно (местный элеватор), уборкой соломы и т.д. Жили в полевых станах, совершенно не приспособленных для жилья. Правда, слово “жили” для тех условий не совсем подходит, правильнее будет сказать - ночевали. К тому же ночевали не всегда. В некоторых из них было столько клопов и блох, что спать там было невозможно. Тогда мы шли в скирды соломы или зароды сена, вырывали там норы и, устраиваясь группами по несколько человек. Спали там относительно спокойно.
В 8-м классе все учителя были новыми. В основном это были опытные работники школы, настоящие профессионалы своего дела. Они, за исключением немногих, и выпускали нас из школы в самостоятельную жизнь. Опытным педагогом и настоящим учителем был классный руководитель Николай Алексеевич Демин. Он вел литературу и русский язык. Его удивительной чертой было умение заинтересовать нас той или иной темой литературы, в результате мы старались прочитать все, что было с ней связано, при том не просто читали, а изучали, так как в последствии на занятиях требовался детальный анализ произведения, описываемых событий, характеристик героев. За поверхностную работу над изучаемым произведением или какие-либо упущения, связанные с его анализом, он не ругал, а в разборе ответа выставлял провинившегося в таком неприглядном свете, что тот готов был провалиться на месте от стыда. Естественно, после такой “бани“ каждый старался не попадаться ему на крючок и не конфликтовать с ним.
Николай Алексеевич был ленинградцем, где в свое время закончил два ВУЗа (университет и институт), один по профилю истории, другой - по филологии. Была у него написана диссертация по филологии, но война помешала ему ее защитить. Во время эвакуации при переправе через Волгу их эшелон попал под бомбежку и у него погибли жена и ребенок. Так на всю жизнь он и остался бобылем, живя в маленькой комнатке коммунальной квартиры. Несмотря на трудное время, он умудрялся получать откуда-то книги, брошюры и литературные журналы. Вся его комнатка была завалена ими. Любил, когда мы к нему приходили, с удовольствием давал читать книги, удивительно находя нужную в своем книжном завале. Еще любил играть в шахматы, хотя играл слабо, страшно сердился, когда проигрывал, затем отходил и извинялся за несдержанность:
- Витька, извини меня за эмоции, больше этого не будет.
Однако при следующих играх все повторялось. В последствии за работу он был награжден двумя орденами, а в пятидесятые годы ему было присвоено почетное звание “Заслуженный учитель”.
Одним из предметов, к которому я питал слабость, была история. Не учебники, естественно, увлекали меня. Они как и сейчас написаны сухо и малоинтересно. В них, как правило, перечисляются в хронологической последовательности события, которые существующие власти считают заслуживающими внимания. Но каждый раз, читая учебник, приходилось задумываться над тем, что за всеми этими событиями скрыта, целая эпоха период жизни страны, региона, народа. Узнать об этом, заглянуть за ширму неизвестного было интересно и заманчиво. Из художественной исторической литературы историю не изучишь, хотя глазами писателя на тот период посмотреть можно.
Выпускной класс и преподаватели Краснотуранской средней школы. 1949 г.
В нашей районной библиотеке было достаточно много книг по российской истории, в том числе, сочинения Соловьева и Ключевского, где каждый период отечественной истории рассматривался аналитически с обоснованием и фактами. При изучении в школе той или иной темы я каждый раз прочитывал по ней соответствующие разделы из этих сочинений или из учебников по истории для педагогических институтов. В результате я более полно представлял изучаемый материал, чем другие, видел уровень подготовки учителей истории и их отношение к своему предмету.В восьмом классе историю вели попеременно разные преподаватели, которые, по-видимому, не были закреплены за нашим классом. Может поэтому занятия вели они формально, лишь бы провести урок. Со второго полугодия у нас появился постоянный учитель истории - Леусова Валентина Николаевна. Это была крупная, но не полная женщина лет так 45 - 47. Когда-то она была броско красивой, но сейчас ее красота стала вянуть, однако окончательно еще не прошла. Она любила свой предмет, но совершенно не имела возможностей готовиться к урокам из-за различных общественных нагрузок. Как член ВКП(б), так тогда называлась КПСС, Валентина Ивановна была на особом счету в райкоме партии и районном отделе народного образования (РОНО) и постоянно была загружена общественной работой. К тому же она более года была директором школы.
На уроке она обычно, давая задание на дом, тезисно раскрывала тему в пределах учебника, а на очередном занятии требовала, подробно отвечать на вопрос и внимательно слушала ответ, опустив голову. Ей особенно нравилось, когда в ответах приводились данные из других источников. В этом случае она поднимала голову, её вечно усталые глаза светлели и сама как-то возбуждалась; затем она вставала, ее фигура выпрямлялась, выражение лица приобретало самодовольный и гордый вид. Всем своим обликом она в этот момент показывала , что мы соприкоснулись с величайшей тайной человечества - с его историей, изучать которую дано не каждому, а поэтому все мы должны испытывать особую благодарность случаю и ей - нашему учителю, за возможность проникнуть в тайны человечества.
Встав со стула, она начинала ходить возле своего стола. Мне кажется, в ее памяти оживала масса интересных исторических событий, которые она оказывается хорошо помнит, только до этого у неё не было повода вытащить их из своей памяти. Здесь же повод находился, и она по ходу ответа всегда дополняла излагаемый материал интересными фактами, событиями и даже небольшими рассказами, а иногда и историческими анекдотами.
Например, на тему о засилии немцев в армии и в руководстве государством, где им всегда отдавалось предпочтение. Император Александр 1 спрашивает у А.П.Ермолова, отличившегося в Бородинском сражении:
- Чем наградить тебя, Алексей Петрович?
- Ваше Императорское Величество, сделайте меня немцем!
Уроки истории, как и литературы, проходили живо и интересно, поэтому не случайно эти предметы мы знали более глубже, чем другие. Я у В.И. Леусовой был на хорошем счету, и она ставила мне всегда высокие оценки, но никогда ни меня, ни других за хорошие ответы не хвалила, по-видимому, считала, что так это и должно быть. В 50-х годах вышла в свет, при том говорят достаточно большим тиражом, ее книга, связанная с историей Сибири. К сожалению, я с этой книгой ознакомиться не смог.
Немецкий язык в 8-9-м классах вел Петр Петрович Гросс, который с семьей, как и все немцы Поволжья, был выслан с началом войны с Германией в наши края. Это был человек небольшого роста, худощавый и всегда аккуратно одетый. По характеру он был человеком добрым, но очень застенчивым и слабовольным. По-видимому, это была его реакция на непрофессионализм. По специальности он был сапожником, притом, как оказалось позже, специалистом высокой квалификации. Естественно, с ним мы язык толково изучить не могли. Поэтому школьное начальство вынуждено было с ним расстаться. А, может быть, он и сам ушел?
Удивительного в том, что в качестве учителей были и не специалисты, ничего нет. В то время по-прежнему был большой дефицит в преподавательских кадрах, а поэтому привлекались к работе в школе и не профессионалы, особенно по физкультуре, черчению, немецкому языку. Одним из таких был Петр Петрович. Не владея методикой обучения, он учил нас “по совести”, делая упор на наше сознание. Но у нас отношение к этому предмету, начиная с войны, было отрицательное, и сдержать наши эмоции на уроках было сложно. Поэтому все наши уроки превращались в шумные и веселые компании, где не только разыгрывали учителя, но и просто безобразничали.
В 10-м классе вместо П.П. Гросса уроки немецкого языка стала вести его жена, Мария Григорьевна, которая до этого учительствовала в начальных классах. В отличие от мужа она была очень требовательным, строгим, я даже бы сказал, жестким педагогом. Эта невысокая худенькая женщина была примером немецкой целеустремленности, исполнительности и пунктуальности. Заниматься посторонними делам у нее на уроке было невозможно. Как правило, на урок она приходили с какой-либо картинкой на бытовую тему. После объяснения очередной темы она давала задание на дом и какие слова выучить, а с использованием заученных слов и предыдущего запаса, подготовить рассказ по содержанию картинки, которую она вывешивала на доску. Попробуй на очередном уроке не отчитаться по ее заданию - наказание неминуемо. За один год мы получили такой уровень знаний и практических навыков разговорной речи по немецкому языку, какой не имели за все предыдущие пять лет его изучения. А главное она привила уважение к немецкому языку, который до этого мы ненавидели; умение работать самостоятельно и свободно излагать свои мысли на житейские темы. Результаты ее работы сказались очень быстро: на выпускных экзаменах все получили приличные оценки, а те кто поступал в Вузы, были оценены по немецкому языку не ниже “хорошо”. Большое внимание в эти годы уделялось военному делу и физкультуре. Фактически это был как бы один предмет и вел его один преподаватель. То, что эти предметы были у нас на высоте, заслуга принадлежала Горенкову Александру Митрофановичу. Уволившись из армии в конце войны по ранению в звании старшего лейтенанта, он устроился в школу преподавателем военного дела и физкультуры. Ввиду отсутствия педагогического образования, учителя относились к нему натянуто и высокомерно. Но он был хорошим спортсменом, пропагандистом спорта, любил военное дело и этим подкупал нас, держа на должной высоте свой авторитет. Вне уроков при участии в различных спортивных соревнованиях наши отношения были просто приятельскими. На занятиях же должный этикет соблюдался неукоснительно.
Александр Митрофанович в полном смысле “заразил” нас, мальчишек, гимнастикой, легкой атлетикой, лыжами, футболом. К сожалению со спортинвентарем дела обстояли плохо и мы вынуждены были в основном изготавливать его сами. Так, мы самостоятельно изготовили все гимнастические снаряды, оборудовали стадион с приличным футбольным полем. Благодаря хорошей предварительной организации при постройке стадиона работала по выходным дням вся школа, при том без особого принуждения. Зимой до изнеможения занимались гимнастикой и должен признать, что здесь я имел неплохие успехи, которые позволили в училище сразу же получить спортивный разряд. Не скажу, что мы много занимались лыжами, но помимо самостоятельных катаний им уделялось достаточно внимания. Периодически устраивались школьные соревнования по лыжам, а раз в зиму - районные. Учась в десятом классе., я стал чемпионом района, заняв 1-е место в лыжных гонках на 10 км. За эту победу я впервые был награжден Спорткомитетом денежной премией (17 руб.) и ценным подарком (трусами). Правда, деньги учредители не отдали (Митрофанович признался, что они их прогуляли), а трусы оказались на 3-4 размера больше. И все же я был рад награде не в материальном смысле, а как символическому призу за успехи в спорте. Как только сходил снег, основным увлечением был футбол. В школе была сформирована команда, типа сборной. Нам выдали бутсы, однако остальной экипировки в наличии не было, поэтому каждый одевал все, что мог. А вот для тех кто занимался еще и легкой атлетикой Горенков выдал майку и трусы, которые были нашей особой гордостью, ведь в продажу ничего подобного не поступало, а если что-то и появлялось, то не каждый мог это купить. В футбол играли почти ежедневно до самого позднего вечера, не ощущая усталости. Она появлялась, когда приходил домой. Особенно болели ноги. Из-за отсутствия щитков они были все в ссадинах и кровоподтеках. Утром не то, чтобы встать, притронуться к ним было больно. Но постепенно разминаясь и массажируя ноги, их боль утихала и снова с нетерпением ждали окончания уроков, чтобы вновь ввязаться в нескончаемую футбольную баталию. По субботам и воскресеньям сборная школы, как правило, встречалась со сборной Краснотуранска, в которую входили демобилизованные, еще относительно молодые люди. Призванные в армию в ходе войны совсем юными, они наверстывали упущенные годы. И хотя по возрасту наши соперники были значительно старше нас, сражались с нами с большой старательностью, не жалея сил и ног (как своих так и наших). Бескомпромиссность борьбы иногда доходила до стычек, но драк, не было. Победа в этих играх обычно оставалась за нами: молодость и сыгранность брали свое.
Лето в Сибири - прекрасная пора. Оно не такое как в Москве и Московской области. Там его отличают теплые, даже жаркие солнечные дни; умеренные дожди, а в целом прекрасная погода. В эту пору мы не только трудились, но и трудясь отдыхали. Вспоминается лето перед 10 классом. Собравшись группой в 5 человек, мы двинулись на лодке в верховья Енисея за лесом на дрова. Сказать, что мы плыли на лодке, будет не верно. Мы тянули ее бичевой, а там где берег не позволял , шли на шестах, так как на веслах против течения идти невозможно. Это сейчас, когда образовалось Красноярское море почти со стоячей водой, можно ходить и на веслах. За несколько дней пути мы поднялись несколько выше нынешней Саяно-Шушенской ГЭС, где в течение 3-4 дней , заготовили лес и связали из него достаточно большой плот. В нашем добровольческом коллективе был один человек по имени Василий, который по возрасту был значительно старше нас, и у него не было ноги. Он и научил нас плотить лес без тросов и веревок, пользуясь только подручным материалом, а также управлять плотом на такой быстрой реке как Енисей.
Василий был интересным и бывалым человеком. Белокурый, высокого роста (но с костылем), мускулистый, он олицетворял образ картинного русского парня. В свои 25 лет этот человек познал наверное все тяготы и невзгоды жизни: прошел всю войну, находясь на фронте, где уже в конце потерял ногу; после демобилизации успел по нелепости побывать в заключении, жениться в тех местах на симпатичной и интеллигентной девушке, с которой жили душа в душу; продолжал работать, несмотря на инвалидность. После всех этих ужасов жизни он сохранил веселый нрав, высокую порядочность и умение найти себя в любом коллективе.
Что касается жизни и питания во время нашего путешествия, то “подножного корма” в реке, на островах и на ее берегах было более чем достаточно: уха, рыба запеченная и отварная, сочная летняя зелень и взятый с собой хлеб, что еще требуется для питания в таких условиях? Пригнав плот в Краснотуранск и разделив лес между собой, мы не только обеспечили себя дровами на зиму, но и неплохо заработали, продав излишки. Я в частности на эти деньги с одним приятелем поехал в Красноярск к Григорию. Там впервые побывал в театре музыкальной комедии и был в восторге от оперетты “Роз-Мари”. “О, Роз-Мари, о Мэри - цветок душистых прерий...” Впечатлений от увиденного и услышанного там была масса и остались они на всю жизнь. Сколько я после этого не видел оперетт, мне казалось, что лучшей, чем “Роз-Мари”, больше нет. Хотя я понимаю, что это не шедевр из жанра оперетты, к тому же это впечатление человека, впервые побывавшего в театре. Но следует признать, она тогда была модной и куплеты и арии из неё часто слышались по радио и на эстраде.
Назад мы возвращались поездом до Абакана, а дальше - как получится. Этот путь был значительно длиннее, хотя по времени сравним с пароходным, но интерес впервые проехать поездом, заставил нас выбрать именно этот маршрут. До Абакана поезд шел сутки, сворачивая с транссибирской магистрали, на железнодорожную ветку Ачинск -Абакан, по которой шел очень медленно, ввиду аварийного состояния пути. Для нас же эти сутки пролетели как один миг. Все вокруг было интересно: железнодорожные станции с многочисленными паровозными составами; массы людей, куда-то спешащих; попутчики в вагоне с рассказами былей и небылиц; необозримые степи Хакассии с многочисленными могильниками-курганами, обставленными огромными каменными плитами....
В Абакане мы переночевали в у тети - Елизаветы Ивановной Кабаевой, с которой также жили бабушка Матрена и Дора с малолетней дочерью Женей. С утра начали предпринимать меры как добраться домой. Пароходом - отпадало, так как ближайшая пристань была только в Минусинске, до которого еще надо каким-то образом добираться; автобусы в то время еще не курсировали, поэтому оставалось искать попутную машину из наших мест, доставившую груз в Абакан или прибывшую за каким-либо грузом. К сожалению, таких машин в городе не оказалось. Пешком расстояние 75 км одолеть можно было бы за два дня, однако этот вариант нас не устраивал.
Бродя по берегу реки Абакан, в надежде попутно с кем-нибудь уехать на лодке, мы увидели мужика, который продавал с десяток небольших бревен, связанных в плот. Идея плыть на нем нам с приятелем пришла одновременно. Походив по плоту, мы решили, что он нас на плаву удержит. Осталось дело за немногим - найти деньги, чтобы заплатить за этот плотик. Денег у нас не было, поэтому пришлось обращаться к Доре, которая, несмотря на стесненное положение, нашла нам необходимые 10 рублей, за которые мы сторговались с продавцом плота.
Погрузив чемоданы на плотик, мы двинулись домой наиболее привычным и интересным для нас путем. Однако, выйдя на широкую воду Енисея, наш плотик намок и стал постепенно погружаться в воду. Чемоданы пришлось взять в руки. Боязни плыть в таком состоянии не было, но мы понимали, что так добраться до дома мы не сможем. Проплыв в таком положении километров 10, мы увидели на отмели одного из островов выброшенную лодку. Причалили к острову и осмотрели лодку. Она оказалась рассохшейся и не пригодной для плавания, тем не менее, мы ее привязали к плоту, по возможности законопатив щели подручным материалом. В ненагруженном состояния она не тонула, но стоило только нам пристроить на нее чемодана, как она на половину погрузилась в воду, зато несколько поднялся плотик и вода покрывала только ступни ног. Так мы и плыли, правда, плотик постепенно опускался под воду все глубже и глубже. К Краснотуранску мы подплывали уже вечером, когда начало темнеть, стоя на плоту по колено в воде. Путешествие закончилось. В целом эта поездка в Красноярск оставила глубокое впечатление и приятное воспоминание, она впервые позволила всесторонне посмотреть и ощутить “мир, побывать в театре и в краеведческом музее, проехать по железной дороге. Читающему эти записки такое признание покажется наивным и даже смешным. Но всё это было в Сибири, до глухих мест которой и сейчас цивилизация еще не дошла, а это было более 50 лет назад, считай - история, Что касается лодки и плота, то лодку мы привели в порядок и вместе с плотиком продали, оправдав не только затраты на поездку, но и получили неплохой “навар”.
Конец учебы в средней школе совпал с развернувшейся в стране борьбой против космополитизма, которая была инициирована ЦК партии и, по-видимому, лично И.В.Сталиным. Она проводилась во всех сферах жизни: в науке, образовании, культуре, экономике и т.д. В образовании эта борьба заключалась, прежде всего, в пересмотре содержания учебного материала в сторону национальных приоритетов и исключения восхваления достижений Запада.
В постсоветское время о борьбе с космополитизмом можно читать и слышать разное, чаще негативное и поучительно-снисходительное как к очередному идеологическому “чудачеству” руководства КПСС. На самом деле это была четко продуманная программа борьбы за суверенитет государства и воспитания в людях национального самосознания и гордости, а также исключение низкопоклонства перед иностранцами и их культурой. Это было начало “холодной” войны против СССР, где Запад использовал в виде одной из форм борьбы, космополитизм.
Космополитизм, как идеология проповедует безразличное отношение к родине, к своему народу, его национальной культуре, отказ от борьбы за национальный суверенитет во имя создания некоего “мирового государства” и установления “мирового гражданства”. Естественно, он являлся враждебной идеологией, способствующей разложению нашего общества изнутри. Борьба с космополитизмом была оборонительной в начавшейся “холодной войне” и являлась способом противостояния стремлению западных стран к воздействию на сознание и разложение нашего народа.
Космополитизму способствовало пребывание нашей армии в период Второй Мировой войны в странах Европы, где солдаты и офицеры видели более высокий уровень жизни, что в какой-то мере принижало наши достижения. Многие и тогда понимали, что достижения западных стран более высокие чем в нашей северной стране, но тем не менее копировать их жизнь и порядки мы не можем. У нас другие возможности. Взять хотя бы климат. Крестьянин запада может работать в поле до 8 месяцев, а наш - порядка 4-5, то есть уже в этом плане его производительность в 2 раза выше отечественного. Аналогичное сравнение можно провести в капитальном строительстве, в расходах на отопление, одежду и т.д. В результате себестоимость производимого продукта у нас будет всегда выше, чем на Западе или в южных странах.
Тем не менее, в материалах борьбы с космополитизмом показывались наши достижения и приоритеты, своя героическая история, прививалась любовь к своей стране. Почему население малых стран всегда сплочено, едино, националистично, дорожит своей историей, природой? В нашей большой стране всё это размазано, мы разобщены, не дорожим своими достижениями и завидуем жизни народов, которые живут в более благоприятных условиях или более сплоченно. С этой точки зрения борьба с космополитизмом была положительным явлением в конце 40-х и начале 50-х годов. Плохо то, что она прошла как компания и не вошла в сознание и дела наших людей. В последнюю четверть учебы в 10 классе настало время подумать, что делать после школы, какой выбрать жизненный путь? Какую приобрести специальность? С такой проблемой сталкиваются все в этом возрасте и положении. С одной стороны не хотелось уезжать из дома, с другой - а что делать в Краснотуранске?
Мне по душе были специальности динамичные, активные, связанные с движением, перемещениями, но никак не сидячие, не стационарные. Ближе всего к этому подходила профессия военного, тем более, что авторитет армии в те годы был настолько велик, что мы - юноши ею бредили, а перед военными просто преклонялись. Привлекала загадочность, таинственность жизни военных и прежде всего офицеров, их форма одежды, награды. В этом настрое молодежи большую роль играло прославление нашей армии во всех средствах массовой информации и в официальной пропаганде. Все это будоражило юношеское воображение. Что только значили песни, прославляющие армию, романтику службы, например:
“... и лежит у меня на погоне незнакомая Ваша рука... Утро встает, снова в поход, покидая Ваш маленький город, я пройду мимо Ваших ворот...”
Если говорить о форме одежды, то лучшая, конечно, была у моряков. Но информацию о военно-морских и просто о морских училищах и высших учебных заведениях этого профиля мне добыть не удалось. По-видимому, она больше распространялась в приморских районах. Но к этому времени желание стать моряком несколько снизилось, что было в период войны и первые послевоенные годы. Причиной этого было то, что я уже делал одну попытку стать моряком. После 8-го класса мы с товарищем-одноклассником Михаилом Якуниным решили поступить в Мореходное училище, расположенное в г. Батуми. Послали документы, но вызов пришел только ему, а мне как говорится, “ни привета, ни ответа”.
Михаил поехал один. Добравшись с большим трудом до Батуми, в училище он не поступил: не прошел по конкурсу, хотя был очень способным, физически развитым и умел постоять за себя. Объяснил он это тем, что там, в училище, принимали только по знакомству и за деньги, а у него ни того, ни другого не было. Домой он добирался без средств и документов более полугода. Когда я увидел этого не состоявшегося моряка, то был ошарашен его видом, он был похож на освобожденного узника Освенцима или Дахау. После описанного случая у меня не было большого желания стать моряком. Очень многим из нас нравилась профессия геолога. Открытия в последние годы полезных ископаемых в Сибири и на Дальнем Востоке не сходили со страниц печати и репортажей по радио. О геологах рассказывались легенды, писались книги, создавались кинофильмы. Достаточно и сейчас прочитать роман Ажаева “Далеко от Москвы”, чтобы проникнуться огромным чувством уважения и восхищения к труженикам-геологам, которые в тяжелейших условиях изыскивали и добывали богатства для нужд Родины.
Естественно, большинство из нас горело желанием стать геологом, притом непременно геологом-разведчиком. Одним словом я был на перепутье: что делать? Какой выбрать жизненный путь? Куда поехать учиться и какое учебное заведение выбрать? Откровенно поговорить на эту тему было не с кем: Екатерина и Григорий были далеко, в Красноярске, а родители от этих вопросов как-то уходили, пытаясь их не обсуждать. Их можно было понять.